Алексей Ильин - Время воздаяния

В комнате было полутемно; хотя глаз еще без напряжения различал все детали предметов со стороны, повернутой к незашторенному и потому глядевшему неуютно окну, противоположная сторона вся тонула в дымчатой тени; в нее были совсем погружены дальние от окна углы комнаты, шкаф с одеждой, книжные полки — высокие, уходящие к чуть белеющему потолку — и кресло рядом с ними, занятое незнакомым высоким господином в темно — сером плаще. На лицо господина свет падал в количестве еще достаточном, чтобы видеть ясно: приятное лицо, безбородое, взгляд серьезный, но приветливый, рот хорошо очерченный, выдающий благородное происхождение; нос — обычный нос, чуть с горбинкой. Волосы — очень коротко стриженые. Приятная, сильная натура.

— Вы, вероятно, еще ммм… слабы?.. Я, видите ли, просто еще не успел уйти, несколько задержался… Но, поверьте, в моем присутствии нет более необходимости — еще пара часов, вы окрепнете… поверьте.

В его руках что — то блеснуло, я пригляделся — то было золотистое, вернее, просто золотое вечное перо. Заметив мой взгляд, приятный господин не спеша убрал перо во внутренний карман. Эти его уговоры непременно ему поверить навели меня на первую связную мысль:

— Простите, — запинаясь от чего — то мешающего во рту, спросил я, — вы — доктор?

— Да, да, конечно: я — доктор, — немедленно отозвался он. И добавил: — В некотором роде.

Однако дальнейший наш разговор не представил более ничего особенного: «Нуте — с, мне пора…» — «Благодарю вас…» — «К здоровью вам следует относиться бережнее…» — «Конечно, я понимаю…» — «Непременно навещу вас через пару дней…»

Он попрощался со все еще сидевшей рядом со мной женщиной: как с моею женой… — она кокетливо подала ему руку. «А что я должна была ему сказать?» — словно говорил ее чуть смущенный, искоса брошенный на меня взгляд.

Когда за доктором захлопнулась дверь, я спросил:

— Что тут произошло?

— Ну, вчера ты прямо с утра так упился — я просто не знала, что и подумать… Фи, ты был совершенно несносен — нарядился в простыню, вылез на балкон и все пытался обратиться к прохожим с какой — то речью. Но вместо этого поминутно закатывал глаза, будто увидел в облаках марширующее войско, да и не смог выговорить ни слова. Я боялась тебя трогать, поскольку ты так свесился с балюстрады, что только чудом не сорвался. На твое счастье этот весьма милый господин не только проходил мимо в то время, но еще и оказался доктором — он любезно согласился мне помочь… — она чуть задумалась. — Я ему заплатила, конечно… Ты еще был… не в себе…

— Когда мы — таки вытащили тебя с балкона, — продолжала она, — ты сделался буен, кричал, что у тебя отняли сердце, а раз так, то пусть, дескать, разрежут его на кусочки, чтобы раздать всем нуждающимся… Бр — р-р, — ее передернуло. — Это было ужасно, ужасно — доктору даже пришлось сделать тебе какой — то укол… Ты что же — ничего не помнишь?

Я был вынужден признать, что — ничего: ничего из только что рассказанного мне я не помнил. Я помнил совсем другое, но оно теперь уже казалось таким диким в этой мирной домашней обстановке, настолько выходящим за рамки всякого сообразного ей здравого смысла, что я счел за лучшее промолчать. Да и не являются ли мои — по правде сказать весьма туманные и отрывочные воспоминания просто бредом? последствием пристрастия к алкоголю, или таившейся во мне душевной болезни, ждавшей только часа, когда беспутный образ жизни позволит ей выползти наружу? Нет — то есть, да: конечно же — бред. Бредовый сон смертельно пьяного человека… Кстати, я не подозревал, что могу — вот так, до такой степени… — зачем это мне понадобилось? Я откашлялся.

В комнате стало совсем темно; засветили лампу под абажуром. Знакомая лампа — я сам покупал ее несколько лет назад; да и вся обстановка комнаты была мне знакома, привычна, хотя и бедновата. Совершенно знакома, я жил на этой квартире уже давно, с тех самых пор, как переехал из провинции — вернее сказать, не сразу переехал, а уже после того, как несколько лет работал по найму в восточных колониях — был управляющим, потом комендантом — мне еще казалось тогда непонятно: было ли это повышение по службе или понижение, потому что обязанностей и хлопот прибавилось неизмеримо, а платили, в сущности, так же плохо; собственно, по этой причине я и решил вернуться обратно в метрополию и поселился здесь, в районе не слишком роскошном, окраинном, однако же в столице, не в глуши, и первое время казалось, что жизнь наладится.

И теперь я видел знакомые шторы на окне — старые, пыльные и оттого казавшиеся неопределенно — бурыми; шкаф — что достался мне вместе с этой квартирою — тоже, конечно, знакомый; полки с книгами — я был страстный их любитель и собиратель, целый сундук привез с собою после своей службы, и каждая книга также была мне знакома очень хорошо. Запах, какой от проживающих людей бывает в каждой квартире свой собственный — здесь был собственный мой, хотя к нему всегда примешивался еще запах пыли и чуть отсыревшей штукатурки (был последний этаж, и в дождь подтекало). Тихий шум не слишком оживленной улочки, куда выходило окно. Словом, вся обстановка была мне совершенно привычна и знакома, и одного я никак не мог понять — кто эта женщина, сидящая рядом со мною.

То есть я понимал отчетливо, что знаю ее откуда — то очень хорошо, встречался с нею когда — то давно, возможно не раз, вероятнее всего, в колониях, хотя и не мог бы утверждать этого наверное; я мог даже допустить, что был с нею близок когда — то — но все это проступало в памяти моей настолько смутно, настолько далеко, как, бывало, неясный силуэт стершихся от древности своей безлюдных гор проступал на горизонте еще несколько дней после того, как давно уже оставлены позади каменистые тропы, ведущие через их ущелья, и стелется кругом молчаливая степь, и глухая дорога совсем теряется в неприметно набегающих волнах пустынных песков, и уставшие глаза обманываются порою, и нельзя уже сказать — точно ли еще видны далекие отроги или это просто дымные тучи надуваются с заката, обещая наутро пыльную бурю или сухой, не смачивающий земли, дождь.

Я не мог вспомнить ее имени и весьма сильно подозревал, что не знал его никогда. В то же время было ясно, что она если и не живет здесь со мною, то бывает очень часто: вот и домашние туфли на ногах, стоптанные, а значит, старые, давно здесь поселившиеся — не принесла же она их с собою нарочно, чтобы лишь вытащить меня с балкона и встретить доктора — конечно, если только эта рассказанная мне история была правдой. Да и вся обстановка незаметно выдавала присутствие — не слишком домовитой и аккуратной — но все — таки женщины; ваза на столе: я любил ее, но не помнил, чтобы сам покупал; кружевная, прожженная в одном месте салфеточка — съехала, правда, набок, но мне также в голову не пришло бы завести такую — только женщине… Словом, было ясно, что нас связывают какие — то отношения — в сущности, несомненно близкие — и, следовательно, продолжать вот так молча сидеть друг рядом с другом, становилось с каждой минутой все нелепее.