Павел Санаев - Хроники Раздолбая

— Ничего не сделаю, если не пропустишь этого человека.

— А если бы это был не самолет в Ригу, а последняя шлюпка на корабле?! — мысленно завопил Раздолбай и представил эту картину».

Огромный океанский лайнер, задрав корму, погружался в черные, как ночь, волны. Белые шлюпки, набитые людьми в спасательных жилетах, опускались на тросах и напоминали облепленные красными муравьями кусочки сахара. Волны то и дело захлестывали эти кусочки, смывая с них по несколько муравьев, но пассажиры, оставшиеся на палубе, все равно считали тех, кто попал в шлюпки, счастливчиками. Воображение Раздолбая нарисовало последнюю шлюпку, качавшуюся на балках. К ней вел узкий проход, и только поэтому люди стояли в очереди, а не лезли друг на друга, обезумев от ужаса. Офицер из команды пропускал пассажиров по одному и выкрикивал количество оставшихся мест.

«Шесть… Пять… Четыре…»

Раздолбай видел себя четвертым в очереди и представил, как мужичок, стоявший позади него, просит: «Товарищ! Пропустите меня, пожалуйста».

«Ну нет! — отрезал Раздолбай, поняв, что не уступил бы место в шлюпке ни за что на свете, и адресовал внутреннему голосу непробиваемый, как ему казалось, довод: — Ты хочешь сказать, что потребовал бы от меня отдать жизнь ради этого нелепого мужика, который вдвое старше меня?

— Нет, не потребовал бы.

— А если в шлюпке не надо уступать, то зачем уступать в очереди?»

На секунду Раздолбаю показалось, что голос получил шах и мат и разлад в душе вот-вот прекратится, но внутренний Бог оставался непоколебимым.

«Не пытайся найти один ответ на все возможные ситуации, — ответил он, — слушай, что в каждой ситуации подсказываю тебе я. Сейчас ты не в шлюпке, и я говорю: хочешь иметь шанс улететь — не будь соучастником несправедливости, пропусти человека.

— Как можно увеличить свои шансы, уменьшив их?!

— Ты не улетишь без моей помощи, а мне нужно доказательство твоей веры».

Раздолбай сдался. Лихорадочный внутренний диалог измотал его, и постичь природу этого диалога становилось для него важнее, чем улететь. Умоляя Бога о помощи, он по-прежнему не верил, что слышит именно его голос, и боялся сумасшествия, когда раздвоенное сознание обращалось к нему во втором лице. Чтобы скорее обрести в себе мир, он решил пропустить мужичка вперед и сказать «Богу» с вызовом:

«На, получай! Теперь, если не улечу, буду хотя бы знать, что тебя нет!»

Последним, что удерживало его от этого шага, было нежелание восстанавливать справедливость только за счет себя. Ведь если бы мест в самолете оказалось не больше трех, то мужичок так и остался бы в аэропорту, а его обидчики благополучно отправились бы в Ригу. Как поступить, снова подсказал внутренний голос.

— Знаете что, — обратился Раздолбай к мужичку, — вообще-то вы зря за мной встали. Если у вас талон, вы должны стоять первым.

— Я знаю, — согласился мужичок и вздохнул, — так они же не пускают.

— А вы не обращайте внимания. Стойте со своим талоном, никого не слушайте. Потом покажете его контролерше и пойдете вперед всех на подсадку.

— Что, можно так?

— Нужно.

Очередь взорвалась негодованием. Мужчина упрямо твердил, что все равно будет первым, мамаша-повариха подняла такой крик, словно у нее срезали сумку, а розовощекий сынок тихо процедил, что «справедливые» сидят у параши.

— Я бы подождал, но мне до вечера надо. На похороны все равно опоздал, так хоть помянуть с родными, — жалился мужичок, тщетно пытаясь вызвать сочувствие.

— Я тебя все равно не пущу, а будешь свой талон совать, забью тебе в пасть и прокомпостирую! — пригрозил в ответ мужчина.

Ссориться со всей очередью не входило в планы Раздолбая, и неизвестно, как развивались бы события, но тут к регистрационной стойке подошли четверо мужчин в деловых костюмах.

— Со льготными талонами есть кто-нибудь? — спросил один их них с сильным латышским акцентом.

— Вот, он, — сказал Раздолбай, указывая на мужичка.

— Я… — согласился мужичок, робко предъявив свой талончик.

— Тогда мы за вами, у нас тоже талоны. Мы — депутаты.

Спорить с четырьмя депутатами и угрожать им забиванием талонов в пасть никто не стал. Мужичок стал первым в очереди, депутаты встали за ним, закрепив его право, а Раздолбай оказался девятым.

«Теперь совсем без шансов», — отчаялся он.

«Иди к диспетчеру, проси талон, — шепнул внутренний голос.

— У меня нет ни телеграммы, ни командировки.

— Проси талон!»

Другой надежды не было. Вспомнив легенду, которая в свое время помогла ему провести Мишину компанию в «компики», Раздолбай решил попытать счастья, прикинувшись киношником и сказав что-нибудь вроде: «Здрасьте, я помощник режиссера, срочно вызвали на съемки в Ригу, а билетов нет. У нас в три часа „мотор“, если не прилечу, меня уволят. Ах, вы же знаете, как в этом кино — все в последний момент!»

Заключительные слова он предполагал подсветить обезоруживающей улыбкой, а потом изо всех сил просить высшие силы о помощи.

— Я отойду еще раз? — предупредил он мамашу-повариху и ее сына.

— Звездуй, — бросил, словно сплюнул, толстяк.

Возле диспетчерской будочки никого не было. Раздолбай напустил на себя обаятельную развязность, которую предполагал в киношниках, наклонился к окошку и улыбнулся. Молодая девушка-диспетчер ответила ему строгим вопросительным взглядом.

— Здрасьте, я… — начал Раздолбай, и вдруг слова легенды застряли у него в горле.

«Нельзя просить помощь свыше и врать, — сказал внутренний голос.

— Ну, это уже слишком! — разозлился Раздолбай. — Что мне тогда говорить?

— Правду!»

Снова спорить с внутренним голосом у Раздолбая не было ни сил, ни времени. «Испытывать, так испытывать до конца!» — решился он и выпалил:

— Девушка, скажите, вы верите в любовь?

— Что? — растерялась диспетчерша.

— Понимаете, я был неделю назад в Риге и увез оттуда девушку, — продолжал Раздолбай, вкладывая в свою речь всю любовь к Диане и всю веру в помощь высших сил. — У нее там есть парень, но она, похоже, его не любит. Она пошла меня провожать на вокзал и уехала со мной, в чем была — в сарафане и босоножках. А сегодня вечером позвонила и сказала, что вся в раздумьях. Я просто не могу теперь не приехать к ней, вы согласны?

— Согласна, — улыбнулась диспетчерша, и в ее строгом взгляде затеплился интерес.

— Я стою «на подсадку» на рижский рейс девятым в очереди и готов хоть три дня стоять, но она выбирает — я или он, и завтра может быть поздно. Если вы не можете помочь — что поделать, но если можете — помогите, пожалуйста, потому что от этого зависит, получится у нас с ней что-нибудь или нет.

Добавить к сказанному было нечего, и Раздолбай замолк, ожидая ответа и готовясь смиренно вернуться в очередь.