Дэн Джейкобсон - Богобоязненный

Сознание, прежде чем покинуть Коба, ухватило одну мысль: вот, стало быть, как это происходит? — подразумевая под словом «это» конец всему. Конец.

Некоторое время спустя он понял, что его глаза открыты. Он смотрел вверх. А сверху его разглядывали двое детей. Трудно представить себе что-то более непохожее на с грохотом обрушившуюся на него тьму, чем нежные и полные заботы лица этих детей. Было очевидно: дети тревожились не только за себя, но и за него, они смотрели на него так же горестно, как смотрели бы соседские дети из плоти и крови, загляни они к нему и застав хозяина в постели.

Он испытал чуть ли не удовольствие от своей беспомощности и еще от того, что ему не в чем себя винить, ведь он не желал их пугать, все произошло помимо его воли. Однако в это приятное чувство вкралась толика разочарования. Выходило, что это еще не конец. Значит, снова предстоит пережить все сполна — в зависимости от того, как далеко уведет его сознание, а затем и за его пределами.

Именно в ту минуту, когда он глядел вверх, удивляясь, что видит эту пару, а значит, все еще на этом свете оно и случилось: он понял, кто эти дети.

Открытием это не стало, ведь все было точно так же, как минуту-другую назад, когда он обнаружил, что глаза его открыты, но, когда он их открыл, не помнит. Настолько просто все произошло, настолько естественно.

Затем, через несколько часов или минут — кто знает, — над ним склонилось совсем иное лицо. Морщинистое, женское, смуглое, он сразу узнал ее, но по имени назвать не смог. Хотел рассказать ей о детях, которые были тут чуть раньше, о том, как он их узнал. Не хватило сил. Может, подумалось ему, повести рукой эдак , тогда меня поймут. Повел рукой — это ему удалось, но поняли его или нет, осталось не ясно.

Затем появилась другая женщина. Имя, которое она носила, он вспомнил сразу и тут же произнес его или решил, что произнес.

Губы женщины задрожали, глаза наполнились слезами.

— Отец, — услышал он ее голос.

Значит, это его дочь… Пока он размышлял о том, насколько это неожиданно, и еще о том, как так случилось, что он больше не валяется на полу, а покоится на простынях, под одеялом, женщина ушла, и снова все погрузилось во тьму.

Дальше Коб оказался за письменным столом, кое-как одетый и более или менее в форме. Удивительно, что он так быстро умудрился сесть за работу, учитывая, какой перенес удар. Но быстро или медленно он выздоравливал, не знал. Зато был совершенно уверен, что в этот период имела место встреча, вернее, разговор с дочерью.

Речь шла о детях. Он сказал ей, что видел детей, и спросил, где они теперь. Она с готовностью ответила: «Они дома».

— Дома? Ты знаешь, где они живут?

Ее взгляд сделался подозрительным.

— Разумеется, знаю. Они сейчас дома с Шемом.

— С Шемом?

— Ну да. Он смотрит за ними в мое отсутствие.

— Он их отец?

Над Кобом завис ее недоверчиво-колкий взгляд.

— Естественно, он их отец. Ты это знаешь.

— Они такие милые, эти дети, — сказал он. — Как их зовут?

— Браам, Тирца и Франке.

— Их разве трое?

— Конечно!

— Странно, что я никогда не видел их втроем. Всегда только вдвоем, мальчика и девочку. Я видел только двоих.

— Отец! Что ты такое говоришь? Ты всегда видишь их вместе, всех троих.

— Нет, только двоих. Они еще одеты не по-нашему, а как христоверы.

— Одеты как христоверы? Мои дети? Да что… — Она замолчала, не договорив и подыскивая слово помягче. — Какая глупость!

Очевидно, дочь говорила правду, или то, что принимала за правду.

— Браам, Тирца и Франке — твои внуки, — сказала она, будто выговаривала ученику за невыученный урок. — Я их мать. Тебе это известно… Думаю, тебе следует отдохнуть, отец. У тебя мысли немного путаются, я понимаю. Поспи, полегчает.

— Может, и полегчает.

Покорность Коба удивила дочь. Вообще-то он хотел выпроводить ее из комнаты, чтобы обдумать то, что услышал. Она — его дочь, что безусловно, хотя трудно признать в этой немолодой измотанной женщине, насупленной, со скорбным взглядом ту маленькую девочку, его дочь. Та, дочь, которую он помнил маленькой, с узенькими плечиками и пухлыми бледными щечками, всегда хотела держать его за руку, когда они шли по улице. Возможно ли, что та девочка и эта женщина — одно и то же лицо?

По крайней мере, дети, о которых она говорила, — уж точно не те, что наведываются к нему.

Он закрыл глаза и сделал вид, что уснул, как она велела, точно он послушное дитя, а она его мать. Он слышал шелест ее платья, пока она что-то прибирала в темноте. Этот знакомый звук успокаивал, напоминая Кобу о жене. Однако он не сразу сообразил, где она, его жена, теперь. Потом дверь затворили, и он остался один. Вскоре Коб услыхал, как закрылась и входная дверь. Тогда он выбрался из постели и спустился вниз с намерением посидеть за письменным столом.

Пока он спускался по лестнице, обнаружилась новая напасть. Левая рука и левая нога казались чужими, еще более неповоротливыми, чем прежде. Когда он хотел привести их в действие, они подчинялись далеко не сразу. Вне зависимости от того, что требовалось: идти, вытянуться, перевернуть страницу, поднять палец, — всякий раз ему приходилось дожидаться, пока конечности начнут двигаться. Тело перестало ему повиноваться, и тут он впервые в жизни обнаружил, что раньше принимал безотказную работу своего организма как должное.

К счастью, отказала левая, а не правая рука, всегда служившая ему, как верный раб. По крайней мере, хоть эта часть тела продолжала исправно служить.

Коб недолго оставался в одиночестве. Он все еще сидел за столом, когда к нему явилась целая делегация. Дочь, ее муж Шем, их трое детей и — в качестве бесплатного приложения — престарелая мамаша Шема. Через некоторое время к ним присоединился и сын Коба, за которым, очевидно, послали. Все они чрезвычайно всполошились, обнаружив, что он встал с постели, и всячески пытались уложить его обратно. Однако он не уступал их увещеваниям отчасти из упрямства, но в основном оттого, что не успел спрятать свои записки, прежде чем они вошли. Он опасался, что его бумаги попадут к ним в руки, как только он поднимется к себе и ляжет. И что тогда? Кто знает, какие выводы они из них сделают? Более того: что они предпримут после того, как сделают выводы? Коб сидел за столом, прикрывая бумаги книгами и шалью, которую небрежно набросил на них, едва услыхав, как открывается входная дверь, и переводил взгляд с одного лица напротив него на другое: детское, взрослое, старушечье лицо — все изображали крайнюю озабоченность, и, к собственному изумлению, он вдруг обнаружил, что хочет открыться им.

Как легко станет на сердце, когда не придется больше ничего скрывать: ни того, что к нему наведываются дети, ни того, что теперь ему доподлинно известно, кто они такие.