Юли Цее - Орлы и ангелы

Прикрывает телефон ладошкой.

Какой размер, спрашивает он у меня. Медиум, L или XL?

Скорее последнее, говорю.

XL, говорит он в трубку.

Закрывает телефон, подает мне на прощание руку. Рад был повидаться, Макс, говорит.

А где, спрашиваю.

У Шотландских ворот, говорит. К тебе обратятся.

Собаку на заднее сиденье, говорит юноша. Эй, вы что, спите?

Заткнись, говорю, и держи себя в руках.

Помогаю Жаку Шираку забраться в «соверен». Малыш ведет машину лихо, хотя по нему никак не скажешь, что у него уже есть водительские права. В солидном черном костюме он выглядит мальчиком, отправляющимся на конфирмацию.

Проезжаем сетевой универмаг «БИЛЛА» — ближайший к нашему дому. Но понимаю я это, только когда мы притормаживаем у двустворчатых железных ворот.

Простите за сопутствующие обстоятельства, говорит юноша, но вам понадобился XL, а у нас реструктуризация. Вам выдадут со склада. Не угодно ли подождать в машине?

Выхожу; Жак Ширак, виляя хвостом, стоит у железных ворот.

Умный пес, говорит малыш.

Крепко придерживаю умного пса, чтобы он не бросился прямо к «домику» и не начал скрестись в дверь. У малыша ключи, но когда он вставляет один из них в замок, дверь сама открывается внутрь.

Ах вот как, говорит он, взлом. Пора бы им наконец навести здесь порядок.

В точности таково и мое мнение, и я с трудом удерживаюсь, чтобы не расхохотаться. Надеюсь, тот, кому вздумается навести здесь порядок, догадается прихватить с собой как минимум гаубицу.

Проходим через дом, дверь во двор распахнута, зеленый зад «асконы» кажется леденцом от «Вальдмейстера».

Глянь-ка! Малыш смеется. Зеленый наркомобиль! А я думал, он в Гёрлитце.

Вытираю ладони о футболку.

Новый маршрут через Польшу на Лейпциг, спрашиваю я у него.

Его лицо розовеет; он понимает, что сболтнул лишнее.

Чего это?

Его вопрос звучит агрессивно.

Успокойся, говорю, у меня в Лейпциге кое-какие дела.

Я такими вещами не занимаюсь, говорит он. Если вам нужны восточные контакты, обратитесь в центр.

Я киваю.

Широко шагая, проходит по двору и начинает отпирать дверь мастерской.

Старина, здесь чем-то воняет, говорит он. И жара впятеро сильнее, чем на улице.

А здесь-то что, спрашиваю я.

И указываю на «домик», который с закрытыми окнами выглядит так, словно там уже целые годы нет ни души, и меня внезапно переполняет уверенность в том, что Клары там, внутри, и впрямь уже нету. Я всегда подозревал, что действительность — штука многоуровневая и многослойная, а я вечно болтаюсь между. В такие мгновения я отказываюсь понимать хоть что-нибудь.

Понятия не имею, говорит малыш, я ничего этого уже не застал.

В окошко мастерской мне видно, как он снимает грубый чехол с весьма современного холодильника.

Ну, спрашиваю я уже на улице, как дела у Герберта с Россом?

Напряжение, в котором он пребывает, явно идет на убыль.

Как, спрашиваю, экспедиция? Наверное, через Южную Италию уже не работают?

Да нет, говорит, последние полгода еще работали. А вот теперь действительно с этим покончили.

Я помахиваю пакетом, в котором находятся двадцать стограммовых упаковок порошка, больше у них просто не нашлось. Этого достаточно, чтобы умертвить динозавра. К расчету перехожу в машине, представляя себе, как гигантское первобытное животное нюхает кокаин через соломинку высотой с башню, я уже на взводе, я начинаю смеяться. Малыш с отвращением следит за тем, как я отсчитываю стодолларовые купюры. Одну я добавляю ему на чай, тут он не возражает. Застегивает пиджак на все пуговицы и забирается в «соверен».

Где вас высадить, спрашивает.

Я позволяю ему довезти себя до Хадикгассе, хотя эта комедия совершенно ни к чему, и тут же бегу обратно.

Открывая дверь «домика», я наполовину готов к тому, что Клара уже исчезла, но нет, она тут как тут, а дышать стало уже практически нечем. Бегу за водой, чтобы полить ее, мое чахлое растение, выдергиваю у нее из пальцев холодный и прожженный до черноты сигаретный фильтр, помогаю ей попить. Когда я на лезвии ножа подношу к самому ее лицу кокаин, она сама открывает рот, чтобы мне удобней было засыпать. Затем я ее переворачиваю во избежание пролежней.

Макс, шепчет она, который час.

Странный вопрос, но я радуюсь как ребенок тому, что она вообще заговорила. Какое-то время растроганно гляжу на нее, собираясь при этом загрузить ее в «аскону» и умчаться отсюда, совершенно не важно куда, только бы прочь отсюда, может быть, даже обратно в Лейпциг, потому что она тут, строго говоря, ни при чем. Судя по всему, в какой-то момент вскоре после нашего прибытия в Вену мы с ней образовали электросхему, в которой ей досталась роль моей персональной батарейки, — чем лучше и сильнее чувствовал себя с тех пор я, тем слабее становилась она, и, судя по ее теперешнему виду, через пару часов моя батарейка сядет окончательно и бесповоротно.

Душа моя, говорю, еще пара часов, не больше. Они придут. Наконец-то.

Пес слоняется по дому, остатки воды из ведра он уже выпил. Собственно говоря, он тоже выглядит куда лучше, не будь он таким тощим — тощим, как африканский бык. Он ложится возле Клары, да и я опускаюсь на пол рядом с ними, и теперь мы трое представляем собой как бы одно семейство, а этот каменный город — наш камин, в котором вместо пламени гудит летний зной. И я сейчас кое-что расскажу.

Разыскивая диктофон, обнаруживаю пропажу старых кассет. Перетаскиваю одежду из одного конца комнаты в другой, из моих трусов вываливается чайная ложечка, наполненная мышиным пометом. Пыль, поднимаемая моей возней, вьется в воздухе и проникает в легкие, превращая их в наждачную бумагу, я чувствую запах мышей.

Помнишь, тихо начинаю я, как ты тогда обрадовалась тому, что Шерша мертв. И тебе захотелось узнать обстоятельства его смерти.

Из-под ее опущенных век проступает несколько капель влаги; может, она плачет; я поневоле удивляюсь тому, что в ее обезвоженном теле хватает жидкости хотя бы на одну-единственную слезу. Осторожно открываю ей рот и лью туда воду, чтобы проследить, не выступят ли у нее из глаз новые слезы.

Я сам навестил Руфуса, говорю. Не стал дожидаться, пока он распорядится меня доставить.

Ложится на щеку и пытается накрыться спальным мешком с головой. Отнимаю его, он все равно слишком теплый, ей это ни к чему.

Руфуса в конторе не оказалось, у него были дела в ооновском комплексе. Я отправился на метро в Двадцать второй округ и еще полчаса пропутешествовал в блоке «Б» по коридорам с толстой ковровой дорожкой; притрагиваясь к каждой дверной ручке, я чувствовал, что меня слегка дергает током, и надеялся, что это окажет благотворное воздействие на нервную систему. Наконец я наткнулся на Сашико, плоское лицо которой плыло в воздухе над костюмом «Шанель» и выглядело так, словно она все знала заранее и не испытывала ни малейших сомнений. Мелкими шажками она удалилась от меня в зал заседаний какого-то комитета, после чего ко мне вышел Руфус, пожал мне, как всегда, руку, потряс, крепко стиснув ее в своей. В дополнение он на этот раз похлопал меня по плечу и на мгновение прижал к себе.