Элис Хоффман - Признания на стеклянной крыше

Попутно Сэм изучал Дэниела. Ростом примерно метр восемьдесят, косматый, в старом пальтеце, в руках — портфель. Не иначе, преподаватель.

— Бросайте этого типа, Мередит. Определенно не то. Ну гляньте сами! Кто в наше время разгуливает с портфелем?

— Я — физик. — Дэниел Финч сел за стол напротив Сэма. Он видел, как расширены у малого зрачки. Заметил струпья на лице у Сэма. Наркотики вызывают зуд.

— Ага, ну раз вы такой умный, не скажете, в чем цель того, что мы болтаемся тут на земле?

— Это уж пусть докапываются философы. Я занимаюсь не смыслом жизни, а лишь ее составляющими.

— Отлично! — сказал Сэм. — Одобряю. Действительно, на хрен он сдался, смысл? Кому он на хрен нужен?

— Сэм, — сказала Бланка.

— Ну пусть будет — на фиг. Так лучше? На самом деле все мы знаем, в чем смысл, только сказать не хотим. Таков порядок в этой жизни. Любой ценой отгораживаться от правды.

Сэм сильно похудел с того дня, когда разыгралась история с цветными мелками. Он выглядел не так, как другие в его возрасте. Вид у него был потасканный, а в минуты, когда он раздражался, как теперь, — недобрый. Мередит подчас казалось, что в такие минуты по лицу его видно, каким он будет в старости. Когда он кололся, у него начинали дрожать руки; Мередит обратила внимание, что сейчас они дрожат.

— Так вы с ним сразу начнете трахаться или погодя? — спросил ее Сэм.

Бланка заткнула руками уши.

— Не смей так выражаться!

— Извини, Прутик. — Сэм забывал иногда, что Бланка еще ребенок. Она казалась такой взрослой. Наверно, он позволял себе говорить при ней лишнее. Выдавать слишком многое о том, что творится у него внутри. — Болтаю невесть что! Не обращайте внимания. — Последнее относилось уже ко всем.

— Он говорил, что Синтия может расправиться с нами, — пожаловалась Бланка. — И мы поэтому должны выйти из дома. Вот почему мы тут сидим. А Синтия — душегубка, она убьет нас, когда заснем.

— Я имел в виду духовную смерть, — сказал Сэм. — Способность чувствовать. Меня она уже прикончила в этом смысле.

— Ты говорил не то, — настаивала Бланка. — Ты говорил, она подкрадется ко мне с ножом, каким режут мясо. И нам, возможно, придется улететь.

— А что, с нее станется! — сказал Сэм. — Ей доверять нельзя, сама знаешь.

— Сэм! — остановила его Мередит. Не мудрено, что у бедной Бланки всегда такое тревожное выражение лица…

— Не важно, что я там наговорил, — сказал Сэм девочке. — Молол что-то, какая разница? Пустые предположения. Думаешь, я кого-нибудь подпустил бы к тебе с острым ножом? Да я такого первый разрежу пополам!

Бланка как будто приободрилась.

— Правда?

— А может, даже на три части!

— Пойду-ка я отведу их спать, — сказала Мередит Дэниелу. — Никуда не исчезайте.

— И правильно, — сказал Сэм. — Сестричка у меня — грудной младенец, а мне самому шесть лет. Веди нас в постельку, няня!

— А то, что Конни здесь мерзнет, тебе не приходило в голову? — спросила Мередит.

Сэм сунул попугая в карман пальто.

— Я думал, Коннектикут приучил тебя к холоду, — сказал он своему любимцу.

Покуда Мередит водворяла своих подопечных под крышу дома, Дэниел размышлял над ее теорией, что самая глубокая привязанность у человека — не к конкретному лицу и не к обстоятельствам, а ко времени. А еще — над тем, что он положительно не в силах оторвать от нее глаз.

— Вы уж нас извините, ради бога, — сказала Мередит, когда вернулась назад. Вернулась с бутылкой виски. Прихватить еще и стаканы сочла излишним. — Я полагаю, это нам не помешает… Сэм не такой, как вы могли подумать, — продолжала она, сделав глоток из горлышка. — Он, в сущности, хороший. И талантливый. Это его наркотики сбили с панталыку.

— Так мать могла бы говорить о сыне.

— Но я ему не мать.

— Ему бы нужно пройти реабилитацию.

— Ему много кой-чего нужно, — сказала Мередит устало. — А реабилитацию он уже проходил.

— Смотрите! — Дэниел показал наверх. Оттуда тонкой струйкой сыпался пепел. Похожий на снежинки, только черного цвета. То ли зола из печной трубы, то ли гарь с пролетающего мимо самолета — или, возможно, редкое явление, вызванное погодой: откуда-то с дальнего берега подняло в воздух черный песок, перенесло сюда и высыпало на газон.

— А что случилось, когда ему было шесть лет? — спросил Дэниел. — Он почему-то упомянул этот возраст.

Мередит глотнула еще раз и передала ему бутылку.

— Тогда умерла его мать.

— Ах, вот как вы пришли к своей теории! Раз время держит в плену живых людей, то отчего бы ему не держать в плену и духов?

— Нет, — сказала Мередит. — Я пришла к этой теории, обнаружив, что не в силах уйти от своих шестнадцати лет.

Дэвиду было сейчас не важно, вернется ли он когда-нибудь в Нью-Хейвен, допишет ли до конца свою диссертацию. Для него настал момент совершенной чистоты, каких еще не было на его веку, как не было и тех чувств, что он испытывал. Будь ему надобность остаться в каком-то времени навеки, он выбрал бы этот миг. В котором — иссиня-черная ночь, желтые листья, еще держащиеся кое-где на оголенных деревьях, и темноглазая красивая женщина, прихлебывающая виски. И ее взгляд, устремленный на него, — и то, что он при этом ощущает.

— А это что, плохо?

— Для меня — да. Из-за меня тогда погиб человек.

— Не верю.

— Вы просто ничего не знаете. Я в свое время была пловчихой, а теперь плавательные бассейны наводят на меня ужас. Никак не уйду от беды, которая тогда стряслась.

— Значит, и вы в плену у времени. Так же, как ваше привидение.

— Оно не мое. — Мередит взяла бутылку и приложилась к ней уже основательно. — Но мы похожи. Обе не можем сдвинуться с прежнего места.

Дэниел Финч задумался. Его пронизывало желание. Он потерял все свои ориентиры, но это ему было абсолютно все равно.

— Разбейте время, которое держит вас в плену. — Материя, когда ее разрушат, перерождается, приняв иное обличье. Так и ужасное прошлое Мередит могло переродиться в настоящее, в эти минуты здесь, с ним.

— Как это? — Лицо Мередит, сосредоточенное, с нахмуренными бровями, обратилось к нему.

— Сделайте то, чего больше всего боитесь.

— Вот прямо так?

— Не раздумывая. Мыслительный процесс слишком переоценивают.

— Слышать такое от ученого! Я, кстати, всегда считала, что переоценивают как раз чувства.

— И очень ошибались.

Мередит посмотрела на него внимательно.

— Что, так-таки взять и сделать?

Он кивнул.

— Главное — не задумывайтесь.

Мередит встала и подошла к бассейну. У нее перехватило дыхание от страха, от готовности совершить безрассудство. Она остановилась на краю бассейна. На поверхности черной воды лениво плавали там и сям желтые листья. Дэниел едва различал ее в темноте. Она сняла пальто, потом скинула с ног туфли. Стянула джинсы и трусики, свитер; расстегнула и сбросила лифчик. Старалась ни о чем не думать. Наэлектризованный мозг застыл в состоянии покоя, наполнился настоящим — желтыми листиками, водой; этим временем, этим мгновением.