Вернер Гайдучек - Современная повесть ГДР

Поезд остановился на перегоне. Стояла глубокая ночь, откуда-то издали мерцал слабый свет. Элизабет вспомнила Берлин и Якоба, как он сказал ей: «Пошли домой», и как они брели по незнакомым улицам под дождем, и как ей хотелось сесть на тротуар. Домой . Было время, когда она считала, что дом — это маленькое селение среди невысоких богемских гор. На первые недели после войны домом стала проселочная дорога, потом родная деревня ее мужа, потом комната в одном из задних дворов Берлина. И еще, и еще. Она вдруг перестала понимать, где, собственно, ее настоящий дом.

К утру Элизабет добралась до своей деревни. Она слишком намучилась, чтобы поесть либо умыться с дороги. И проспала до полудня.

Однажды к Элизабет заявилась незнакомая молодая женщина. Она назвалась Беттиной Хербот, просила извинить за бесцеремонное вторжение, но она просто не знает, к кому ей еще обратиться. Элизабет решительно не могла понять эти речи, однако пригласила женщину войти и сесть. Гостья спросила, можно ли здесь курить, зажгла сигарету, не дожидаясь разрешения, и руки у нее дрожали. Ее задерганность каким-то образом передалась Элизабет. Она предложила сварить кофе, чтобы хоть что-то сказать и что-то сделать.

— Нет, нет, — отказалась Беттина Хербот, — не беспокойтесь, пожалуйста.

Она загасила сигарету, но тут же раскурила вторую. И поинтересовалась, дома ли дочь Элизабет.

— Нет. А что с ней?

Элизабет охватил страх. Она испугалась, что с Машей что-то случилось. После несчастья на шахте она так и не смогла до конца избыть свой страх, вскакивала порой среди ночи и кричала в голос.

— Мой муж меня обманывает, — сказала женщина.

Она сказала это очень спокойно, словно говорила на тему, которая ее никак не касается, и попросила чашечку кофе. Элизабет сидела и не могла встать. Чего хочет от меня эта женщина, подумала она и спаслась бегством в свое недоумение, хотя, конечно же, прекрасно поняла, с чего эта Херботша, или как она там себя назвала, заявилась к ней, именно к ней.

— Если это очень сложно, тогда не надо, — услышала Элизабет.

— Сейчас все будет готово.

Она была рада, что у нее есть повод уйти на кухню. Ей стала в тягость эта женщина, которая делает вид, будто совершенно спокойна, а сама то и дело гасит одну недокуренную сигарету и тут же берется за другую. Блузка в тон юбки, юбка в тон блузки, жалкое лицо, лак на ногтях, усталые глаза. Как-то не вяжется одно с другим. Она, верно, принимает таблетки, подумала Элизабет, а теперь еще кофе, нехорошо, нехорошо. Впрочем, какое ей дело, пусть глотает любую дрянь, и сколько захочет.

В маленькой квартирке стало очень тихо. Только из крана капало, а потом засвистел чайник.

Беттина Хербот пошла за ней на кухню.

— Мне очень жаль, — сказала она.

— Вам покрепче?

— Да, пожалуйста. — И, чуть помолчав: — Мне дали адрес в общежитии. Я думала, ваша дочь здесь.

— Вы просто ищете своего мужа!

Элизабет рывком распахнула дверь в спальню и в ванную.

Гнев, беспомощность и отчаяние заставили ее делать такие резкие движения.

Беттина Хербот выпила кофе и снова закурила.

— Ради него я забросила все: учебу, друзей, — все. Я отвратительно себя веду, я сама понимаю, что отвратительно.

Элизабет взглянула на нее.

— Я ничего об этом не знала. — У нее было такое чувство, словно она должна оправдываться перед гостьей. — Вот глупая девчонка, — сказала она, — вот глупая.

Она тоже чувствовала себя обманутой. София, откуда же тогда взялась София? И вообще, я слишком много ей спускаю, верю во все, что она наговорит.

Впрочем, что ж ей еще оставалось делать? Дети давно переросли ее, говорят слова, которых она не понимает, и она гордится, что у нее такие умные дети. Тайком она даже купила словарь, но и со словарем разговоры, которые вели между собой Ганс и Маша, не становились для нее понятнее.

— Я пошла на это только ради детей, — сказала женщина.

Вот тут Элизабет вполне могла ее понять. Да, да, ради детей приходится многое сносить, хотя «спасибо» от них потом не дождешься. Ей сообщили далее, что в семействе Хербот два мальчика — семи и девяти лет, что оба они всем сердцем привязаны к детям, и муж и жена, и что просто страшно себе представить, как все это рухнет из-за какой-то глупой интрижки. В слово «интрижка» Беттина Хербот вцепилась, будто клещами, а Элизабет оно очень рассердило. Что за вздор: «ради него забросила»? Может, и не забросила вовсе, а просто не потянула, и замужество пришлось ей очень кстати. Приехала небось на красной «Ладе», и дом у них тоже наверняка есть. «Глупая интрижка» — ее Маша выше этого! Она подыскивала слова, чтобы достойно возразить, но ничего подходящего не нашла. Тогда она поднялась и сказала:

— Вы уже видели, здесь его нет.

Ох уж эти важные господа, подумала она после того как Беттина Хербот ушла, спесивые важные господа! А еще она подумала, что слишком поздно приходят ей на ум правильные слова.

Еще до конца дня Элизабет поехала в общежитие, но там никто не знал, куда делась Маша. В конце недели она уложила вещи и ушла. Все думали — домой. Элизабет хотела поговорить с Гансом, но тот уехал на совещание в Берлин. Регина старалась, как могла, успокоить свекровь:

— Сейчас на это смотрят не так, как раньше.

— У него дети.

— И тем не менее.

Откуда ей знать, каково это — поднимать детей одной, без отца, подумала Элизабет.

— За все приходится платить, — сказала она, — рано или поздно платит каждый, и никому от этого не уйти.

— Ты ничего не можешь изменить.

— Маша — моя дочь.

— А изменить ты все равно ничего не можешь.

Предложение Регины заночевать в городе Элизабет не приняла. Она хотела вернуться в деревню, там она чувствует себя лучше. Она поцеловала маленького Пабло и ушла.

Ночью она не могла уснуть, приняла одну таблетку, потом другую. Утром пришло письмо от Якоба. Оставил бы меня в покое, подумала Элизабет. И, не прочитав, подложила письмо к остальным. А где-то ближе к середине дня она поехала в общежитие по второму разу. Маша все еще не появлялась. У Элизабет сильно разболелась голова. На вокзале она выпила чашку кофе, и ей стало немного легче. Потом она снова пошла к Регине, и Регина снова посоветовала ей не принимать всю эту историю так близко к сердцу, не ближе, во всяком случае, чем принимает сама Маша.

— Она не сдаст экзамен, и ее выгонят из университета.

Регина не могла удержаться от смеха. Вот уж много шума из ничего.

— Мы все не святые, ты ведь тоже не святая.

Эти слова больно задели Элизабет. Она пожалела, что рассказала невестке про Якоба Алена. У нас совсем другое дело, подумала она.

— Мама, не выставляй себя на посмешище, — сказала Регина на прощанье. — Маша давно уже не держится за твой подол.