Микко Римминен - Роман с пивом

— Вот, — осмелился произнести Маршал.

— Что вот? — спросил Жира.

— Уж так вот. Не знаю.

— Вот-вот, — сказал Хеннинен и постарался придать своему опухшему лицу серьезное отеческое выражение, отчего стал похож на бандита в женском чулке.

Жира уронил бычок в стаканчик. На дне еще оставалось немного кофе, в ответ послышалось глухое и возмущенное шипение. Над поверхностью кофе завис крошечный клочок какой-то дымки, похожей на утренний туман.

— Меня одолевает странное чувство, — заявил вдруг Жира. — То есть я хочу сказать, что, несмотря на необходимость погружения в состояние похмельной истерии, в котором я должен был бы сейчас находиться, мой организм столь слаб и истощен, что нет никакой возможности туда погрузиться, вы меня понимаете?

— Пытаемся, — ответил Маршал. — По мере сил.

— Понимаете, я очень хочу впасть в это состояние, я знаю, мне стало бы легче. Но… не могу.

— Ну все, тихо, — сказал Хеннинен.

Маршал попросил отчитаться, что же конкретно стало причиной столь кардинального снижения работоспособности. Жира постарался составить некую отчетность, но вскоре понял, что кроме череды междометий не способен в данную минуту ничего породить, а потому отчет сам собой сошел на нет.

— Занимательно, — сказал Маршал.

— Честно говоря, как-то в памяти совершенно ничего не всплывает, — после продолжительной паузы изрек Хеннинен. — Мы были, так сказать, в состоянии сильного подпития.

— Ну никак не вспоминается! — уточнил Жира и вдруг с силой хлопнул себя ладонью по щеке. Было похоже, что движение хорошо отрепетировано.

— Ну, в общем, как-то так это прошло, что в целом все довольно обыденно: сначала из магазина в парк, потом из парка в какую-то таверну, из таверны в бар, оттуда в паб, а уж из паба через ларек к Жире.

— Через жирок к лире, — съязвил Жира, стараясь сохранить как можно более серьезное выражение лица и ужасно довольный тем, что на сей раз удержался от публичного самобичевания.

— Это ненасытное животное снова слопало «Деликатес» от Кари. Аж слушать было противно.

— По-моему, я пропустил что-то важное, — сказал Маршал. — То есть я-то съел только турецкий хот-в-рот, как говорят наши алкоградцы.

— Это пирожок с большой котлетой, двумя сосисками и яичницей, а еще там до хрена огуречного салата, — пояснил Жира. Озвучив весь рецепт столь четко и внятно, он тут же озарился светом неземной значимости.

— Только воняет этот твой деликатес, как настоящее г…, у меня от одного воспоминания срабатывает рвотный рефлекс, — сказал Хеннинен. — Точнее, «воняет» даже не то слово, здесь не только запах, но и звук, я так часто слышу у себя под ухом это смачное чавканье, что, похоже, оно прочно укоренилось в моем сознании и вызывает теперь стойкие неаппетитные ассоциации.

— Что-то здесь и вправду завоняло отходами, — заметил Маршал и достал из кармана пачку сигарет. — Хотел бы, однако, заметить, что я также имел возможность быть свидетелем вышеупомянутого чавканья на протяжении, скажем так, определенного исторического периода, а потому попрошу не разговаривать со мной, как с туземцем, на одном лишь том основании, что вам, видите ли, сегодня с утра плохо, а мне нет.

— Опаньки, — сказал Хеннинен.

— Да! То есть нет, конечно, что-то меня прорвало, прошу прощения.

— Это, наверное, последствия общей утренней нервозности, — предположил Жира.

Пачка сигарет выползла наконец из кармана на свет Божий, что тут же привлекло внимание стоявшего в сторонке шустрого стрелялы.

— Подкинь парочку, — попросил парень, подергивая свитер на груди.

— Опаньки, — сказал Маршал. — А почему же сразу две?

— Надо.

— Ясно.

Маршал постучал по пачке и выдал жаждущему две сигареты, тот, в свою очередь, стал копаться в карманах. Порывшись некоторое время, он нашел то, что искал, и протянул Маршалу маленькие маникюрные ножницы.

— Это тебе, — сказал он, и его голова дернулась назад и в сторону, так, словно на затылке у него был крюк, к которому привязали длинную леску и дергали теперь за нее из окна дома на противоположной стороне улицы. — Это, типа, ключи от города или что-то вроде того. Типа, «опель» или «мазду» можно открыть.

— Типа, можно, — повторил Маршал.

— Короче, бля, спасибо, — сказал парень и отчалил. Он шел, опустив плечи, глядя в асфальт, и был похож на первобытного человека. Взревели моторы, заголосили клаксоны.

— Завсегда пожалуйста! — закричал ему вслед Хеннинен, стараясь выглядеть бодро. Однако, несмотря на благородные намерения, его прожженный куревом и опаленный похмельем голос звучал не бодро. Мимо прогрохотала огромная фура — все вокруг затряслось и задрожало. Когда она, наконец, свернула, унеся с собой шум и грохот, казалось, что все материальное, что было на перекрестке, сместилось со своих мест сантиметра на два как минимум.

— По-моему, мы что-то не договорили, — вспомнил Маршал.

— Разве? — очнулся Жира. — Я не помню, или, вернее, я хотел сказать, что мне, похоже, как-то все равно.

— Значит, и разговаривать теперь уже не о чем, — вздохнул Хеннинен.

— Я, кажется, припоминаю, — встрепенулся Маршал, — мы говорили о неком мясосодержащем кулинарном изделии, которое кто-то съел и не подавился. Я еще потом не к месту разоткровенничался, ну да ладно теперь об этом.

— Это был прекрасный мясной пирожок. Да, и еще о том вечере, на котором мы задержались. Возвращаясь к твоему справедливому замечанию, что нам сегодня плохо, а тебе нет, возникает резонный вопрос — а где вчера был ты? У нас, понимаешь, деньги кончились, и мы триллион раз в задницу пытались до тебя дозвониться.

— Сложно было не заметить, — сказал Маршал. — «На вашем автоответчике триллион в задницу сообщений. Чтобы прослушать сообщение, нажмите один. Чтобы удалить сообщение, нажмите два». Их было тридцать два, этих сообщения, вот мне больше делать нечего, кроме как их слушать.

— Не, мы так много не звонили.

— Из чего следует, что триллион — это меньше, чем тридцать два, — заключил Хеннинен. — Запомните хорошенько!

— Ну, наверное, еще мать-покойница пыталась пару раз прозвониться, то есть, тьфу, какая покойница, — мать-старушка. Надо ж так перепутать! Все, типа, пора что-то делать с этой жизнью.

— Пора, — согласился Хеннинен.

— Я говорю, мать моя так считает, — пояснил Маршал.

— Так что же ты делал или там не делал вчера? — спросил Жира.

— Да я, собственно, ничего не делал.

— Но это мы, собственно, уже знаем, — сказал Хеннинен и сморщился так, словно на носу у него было нечто к носу не относящееся.

— Я, типа, прилег днем ненадолго и заснул. А потом это ненадолго надолго растянулось, в общем, лег я где-то в районе пяти вечера, а проснулся в два ночи — и сна ни в одном глазу. После чего последовали три часа ворочания и разных тяжелых мыслей, а потом еще часа два пошлых сновидений, и так до самого утра.