Геннадий Южаков - Сингапур

Чем ближе, тем четче вырисовывался распластавшийся на спине человек, больше похожий на мертвеца. Держался он наплаву благодаря спасательному жилету и лежал на нем как на кровати лицом вверх. Странным казался раздувшийся пластиковый мешок, легко подпрыгивающий на воде в метре от его ног. В нем были видны какие-то скомканные бумаги.

Баркас развернули таким образом, чтобы не задеть тело. Парни, держась у одного борта разочарованно разглядывали лицо человека. На нем не было каких-либо признаков жизни. Старший взял у сына весло и хотел было оттолкнуть мертвеца от борта. И когда уже решился это сделать, мертвец пошевелил рукой. Это движение заметили все трое. Оцепенели и не поверили своим глазам. Рука пошевелилась снова.

— Ах, дьявол, живой! — Воскликнул старший.

В его голосе ни радости, ни огорчения. Пожалуй, больше недовольства от предстоящих забот. А, впрочем, кто его знает, ведь согласился же он двигаться в его сторону. А значит, сказанную им фразу, можно расценивать, как комплимент, пострадавшему за его живучесть.

Тремя парами рук тело подняли из воды. И, отодвинув корзины с рыбой ближе к бортам, положили на днище баркаса.

— Ласио! — Начал давать указания отец. — Достань пресную воду. Плесни ему на лицо.

Парень из — под банки вынул пятилитровую пластмассовую канистру, в которой драгоценной жидкости оставалось не более литра. Теперь уже для четверых, в океане, это крайне недостаточно. Ласио наливал в жестянную баночку воду скурпулезно, чуть ли не по капелькам. Нет, ему не было жалко воды для пострадавшего. Ему было боязно ее лить на его лицо. Опухшее, белое от соли, воспаленные веки глаз, синие, бескровные, потрескавшиеся губы. Лицо, похожее на исковерканную маску, вызывало чувство брезгливости и в то же время чувство сострадания. Ласио стоял в нерешительности с жестянкой в руке, наполненной водой.

— Делай, что тебе сказал! — Повторил свое указание отец.

Парень осторожно стал лить на лицо пострадавшего, а больше на губы, которые почувствовав струйку воды, неестественно, причудливо задвигались. В горле у человека что-то звучно заклокотало, а худой кадык, похожий на засохший сучок, дернулся вверх — вниз.

Вот уж, поистине чудеса. Мотор завелся ручкой с полуборота. Похоже, примета, высказанная старшим, оправдывалась.

Жена рыбака Сутагиси и, она же мать Ласио, Кумана, когда стало смеркаться и остров вот-вот должен будет погрузиться в темноту, не без основания затревожилась. Муж с сыном никогда еще так долго в море не задерживались. Кумана попросила дочь приготовить ужин, а сама направилась на берег моря. Погода стояла хорошей и никаких бед не предвещала. Тем не менее, она знала, что всякое может быть. На песчаной отмели зажгла небольшой костер и отойдя от него в сторонку, стала всматриваться в море. Она стояла, не присев на песок очень долго, пока не заметила в темной дали моря желтоватый, мерцающий огонек. После этого подошла к костру и подбросила свежего хворосту.

Огонь вспыхнул еще с большей силой.

Свет вспыхнувшего на берегу костра был замечен парнями с дикой радостью. Они затопали ногами, замахали руками, сопровождая это радостными возгласами:

— Видим! Видим! Ура, идем правильно!

Тоболин только утром пришел в себя окончательно. Первые осознанные мысли: Экипаж, судно, радистка…Остался ли кто кроме него в живых? Пока еще отрывочные воспоминания. Но они скоро нахлынут. Чертова слабость. Даже мозги, кажется, разжижелии и нельзя сосредоточиться на чем-то конкретном. Тоболин не мог смотреть. А если бы мог, то увиденное им наверняка отвлекло бы его от тяжелых мыслей. Поэтому находился в другом мире. В том, который не хотел его отпускать. До сих пор его сопровождал голос Дороты: «Не хочу в море!» И будет еще долго сопровождать. Сейчас Тоболин был уверен в одном — он спасен. Он слышит чьи-то голоса, но уж точно не ангелов, а живых людей. В море он боролся за свою жизнь, а сейчас она ему не столько дорога, на сколько стала необходимой, чтобы потом рассказать всю правду о случившемся. Правду? Мучительные чувства вины заставили Тоболина задуматься: «Как капитан, все ли я сделал для спасения судна, экипажа?» «Да, — думал Тоболин, — судно к гибели привели форс-мажорные обстоятельства, однако катастрофа началась не в море. Она началась в порту…»

Поблизости он услыхал негромкие женские голоса. Слова произносились хоть и мягко, но отрывисто и Тоболин никак не мог понять на каком языке. Жестковатая лежанка слегка беспокоила спину. Во всем теле ощущулась неимоверная слабость. Между тем, ничего так не болело, как лицо и глаза. Попытался их открыть, но лишь пошевелились веки. Что-то мягкое щекотливо дотронулось до лба. Понял-женские руки. Их всегда можно отличить. Затем неизвестного происхождения маслянистая жидкость стала капельками падать в каждый из глаз поочередно. Капелька в один, капелька-в другой. Тоболин почувствовал на затылке тепло чьей-то руки. Она легонько приподняла его голову. Ощущая во рту сладкую жидкость, не мог понять её происхождение. Вскоре Тоболин снова заснул. Разбудили теперь уже знакомые голоса. И где-то в глубоком подсознании продолжала витать мысль, и даже не мысль, а информация тончайшей нити, связующей тот мир и этот. Тот не хотел отпускать, а этот он уже чувствовал, но не видел. Тончайшая нить…Существует ли она? Очевидно, да. Во всяком случае, именно на уровне информации извне. Впрочем, на эту тему можно долго философствовать. Любопытсво было столь велико, что Тоболин, чего-то боясь, рискнул открыть глаза. Приоткрылся только правый, и то в узенькую щелочку. Там, где он находился, пока не догадываясь — где, ни темно не слишком светло. Одно было понятно — день. Солнечные лучи, так надоевшие и приносившие в дни его дрейфа в море, жажду и обезвоживание организма, сюда не проникали. Тоболин уверенно пришел к заключению: «Не больница и не городская квартира. А судя по тишине вокруг, по запахам-примитивное жилище».

Пригляделся получше. Казалось, все небольшое пространство вокруг него заполнили своими фигурами две женщины. Одна, намного постарше и посухощавее, стояла боком, другая, молодая-в непосредственной близости от его лица. Она закрывала почти весь обзор и Тоболин не сразу догадался, почему она очень маленького роста. Опустившись перед ним на колени и обнажив свою темнокожую крупную грудь, что-то с ней проделывала. Тоболин приоткрыл глаз пошире. И, оказалось…..женщина, глядя на сосок груди, методично, двумя пальцами сдаивала молоко в стакан. Ярко белая, напористая струйка, вырываясь фонтанчиком из груди, невсегда попадала в стакан. А иногда пролетев мимо, рассыпалась блестящими капельками-жемчужинами на коленках женщины. Другая женщина сказала несколько слов, а затем, судя по шагам, по-видимому, вышла. А вскоре ее шаги послышались снова, и между ними разговор возобновился. Их голоса Тоболин уже мог без труда распознавать. У старшей-грубоватый и громкий, у молодой-грудной и мелодичный. Молодая, закончив собственное доение, тряпочкой, смоченной в молоке, протерла веки его глаз. Странным оказалось то, что он никакого отвращения не почувствовал. Не противился он и тогда, когда она поднесла к его рту кружку с питьем.