Лев Воробьев - В облупленную эпоху

Евпатория — город маленький, трамвайные остановки располагаются недалеко друг от друга. На следующей остановке вышла Нина. Маша подала ей две сумки, трамвай опять тронулся. Соответственно Маша со своей поклажей вышла на другой остановке. Сусликов подумал, что если бы Птичнеров было больше, а улица по прямой двигалась дальше, то это бы напоминало выставление линейных парада на Красной площади.

Путем окриков и перебежек все собрались воедино, экзальтированный Алексей возглавил экспедицию.

— Нина, сейчас ты будешь брать такси.

— Такси? — Нина в ужасе отшатнулась, слабеющей рукой хватая панамку.

— Да. Такси. — Леша был жесток и непреклонен. — Иначе мы никуда не доедем, хотя ехать-то на два рубля.

В глазах тетушки показались слезы.

— И это говоришь ты, мой любимый племянник, которого я нянчила на руках у родной сестры, да еще при незнакомом твоем знакомом человеке! Такси! Разве есть такое слово в нашем языке?

Маша не принимала участия. Илья посоветовал нанять самосвал, однако вскоре их подобрало такси, вероятно, единственное в Евпатории. Пожилой водитель, скучающий от жары, неспешно рассовал вещи в багажник, на крышу и на колени пассажиров. Когда ржавая «Волга» тронулась с места, то ощутимо чиркнула брюхом об асфальт. Доехали быстро, но по прибытии вышла заминка.

— С вас три рубля, — объявил шофер.

— Как три? — побледневшим голосом спросила Нина. — Почему три?

— Потому что столько наездили, — водитель кивнул на счетчик.

— Так, может, у вас счетчик неисправный, как же может быть три, когда должно быть два?! — Она обернулась к Леше за сочувствием и поддержкой.

Птичнер отказался ее поддержать.

— Нина, это же твои деньги, и зачем мне их считать, я что, с них сдачу получу? Хочешь — плати, не хочешь — торгуйся.

Особо торговаться не пришлось, поскольку таксист пообещал отвезти всех бесплатно назад, на то же место, где подобрал, и Бог с ними, с тремя рублями, купите на них себе мороженое.

Когда эмоции утихли и установилось неизбежное финансовое статус-кво, все приступили к разгрузке. Сусликов отошел в сторону, закурил и громко посоветовал не торопиться.

— А что такое? — насторожился Леша.

— Толком не знаю, но, похоже, поезд давно ушел — на платформе абсолютно никого нет.

— Ну-ка, Нина, покажи билеты, — протянул руку Птичнер.

— Зачем тебе? — Тетушка прижала обе ладони к вырезу платья.

— Если я сам достану, всем присутствующим станет стыдно, — пригрозил Леша.

— Уступаю грубому насилию, — обиженно отвернувшись, Нина принялась доставать билеты.

Выяснилось, что состав подадут часа через два с половиной.

— Я же не знала, что мы под занавес начнем шиковать, куролесить на такси, словно какие-ни-будь интуристы. Я думала, что мы скромно попользуемся трамваем, у меня, между прочим, остались талончики на трамвай, целых три штуки, вот, возьмите, дарю. И ты, Леша, знаешь, что такое трамвай? В него верить нельзя, если где-то сломался рельс, то все стоят! И я положила в запас два часа на все непредвиденные события.

Птичнер устал сердиться на тетушку, куда более неприятным ему казалось присутствие Сусликова. Поэтому, когда, высчитав предполагаемое место остановки пятнадцатого вагона, компания расположилась прямо на рельсах, Сусликов тактично отошел в сторонку.

— Ты пойми, Нина, так нельзя, — доверительно говорил Леша, — я все понимаю. И жизнь у тебя сложилась не так, как хотелось бы, а у кого, скажи на милость, она по-настоящему сложилась? И муж от тебя ушел, а никакой другой мужчина не появился. И дочь выросла, не сегодня-завтра начнет самостоятельную жизнь, и ты практически ее потеряешь, чего очень боишься. И возраст. И все наши дурацкие родовые комплексы. Но надо же держать себя в руках!

Тетушка Нина печально кивала:

— Лешенька, ты прав. Ну а что я могу с собой поделать? Я ведь от жизни многого не прошу. Только самую малость. Хоть капельку любви, настоящей, бескорыстной, которые рядом, свои и не бросят меня никогда, какая бы я ни была дура. И в этих чертовых сумках — там варенье, которое я как проклятая варила вместо того, чтобы лежать на пляже. А ведь я варенье не ем. Диабет. Думала, тебя угощу или хоть вон того молодого человека, у которого такие странные принципы, несчастные его родители, всех им благ. Ты же знаешь, Леша, я педагог, я видела множество моральных отклонений, но чтобы сумочку чужую не помочь донести?! Боже мой, где ты находишь такие знакомства?

Сусликов в последний раз взглянул на Машеньку и понял, что она смотрит не просто в сторону, а вообще в сторону, за море, за два моря, на Обетованную землю Птичнеров, а может, за океан, на новообетованную землю, где совсем другие проблемы, хотя проблемы скорей всего те же, но совсем в иной упаковке. Природа доверила женщинам самое важное, при этом странным образом освободив от всего остального, чего те даже и не могут понять, отсюда истерики и неврозы.

Илья успокоился, поскольку ситуации, где он оказывался без должного женского внимания, его, по большому счету, не интересовали.

В пятом классе мама отправила меня в зимний лагерь вместе с двумя внуками ее доброй приятельницы. Помню, как мы вышли из электрички, шли по лесной тропинке, и я, как всегда, мечтала. Я думала, как было бы хорошо познакомиться с хорошим мальчиком. Это была одна из причин, по которой я согласилась ехать. Через год приехавшая ко мне ровесница-племянница рассказывала о какой-то своей влюбленности, объятиях и поцелуях. Я казалась ей очень инфантильной, и она спрашивала меня: «Ну вот, он придет к тебе в гости, будет пить чай с твоей мамой и бабушкой, а дальше что?» Я пожимала плечами и отмалчивалась. Пока у меня не было претендентов ни на чай с мамой и бабушкой, ни на поцелуи. Я представляла себе друга, с которым можно было бы свободно делиться мыслями. Поцелуи и объятия вовсе не оскорбляли мои понятия о нравственности, которые у меня были слегка перемешаны от чтения разнообразных романов, героиня одного из которых была сельской девочкой, которая считала, что раз парень взял за руку, значит, должен жениться, а героиня другого — душевно изломанная «падшая» женщина — оказывалась великодушней, чем окружавшие ее ханжи. В глубине души мне хотелось, чтобы и со мной было что-то подобное, но у меня, как у многих маленьких женщин, и у моей племянницы, я думаю, в том числе, это как-то было связано с желанием «отдавать», а отдавать можно то, что имеет хоть какую-то цену. А я была вовсе не уверена в себе. Все это я, конечно, не формулировала, а представляла, как умный синеглазый мальчик провожает меня домой, смело защищает от хулиганов, его бьют, я бросаюсь на выручку, хулиганы покорены моим мужеством, и мы все вместе перевязываем раны. Представлялись и какие-то другие подвиги самоотречения. Помнится, что для совершения одного из них почему-то нужно было прыгать с балкона второго этажа. Правда, кажется, в глубокий снег. Думаю, именно привычка мечтать обычно легко мирила меня со всеми внешними обстоятельствами.