Юрий Коваль - Опасайтесь лысых и усатых

— Отойди от трапа! — ревел Пахомыч. — А то привезу с острова кусок грубоидального ромбодендрона и как дам по башке!

— А серпилии пальм нюхать нельзя, — объяснял Суер. — Человек, который нанюхался серпилий, становится некладоискательным. Если у него под ногами будет зарыт самый богатый клад, он его никогда не найдет.

Это неожиданно многих отпугнуло. Все как-то надеялись, что когда-нибудь мы напоремся на остров с кладом.

Под завистливый свист команды мы погрузились в шлюпку и пошли к острову. Подплывая, мы глядели во все глаза, ожидая появления щенков, но их пока не было видно. Причалив честь по чести, первым делом мы побежали к ближайшей серпилии пальм, разодрали ее на куски, как французскую булку, и нанюхались до одурения.

Суер серпилию нюхать не стал. Он разлегся под грубоидальным ромбодендроном и смеялся, как ребенок, глядя, как мы кидаемся друг в друга остатками недонюханной серпилии.

— А клада нам не надо! — орал Пахомыч. — Нам серпилия роднее! К ней бы только стаканчик вермута!

Ну, я налил Пахомычу стаканчик. Я знал, что вермут к серпилии расположен, и захватил пару мехов этого напитка.

Лоцман Кацман тоже запросил стаканчик, но тут капитан сказал:

— Уберите вермут. Слушайте!

В тишине послышался тихий, щемящий душу жалобный звук.

— Это скулят щенки, — пояснил Суер. — Они приближаются.

Тут из-за ближайшего кабанчика вокабул выскочил первый щенок. Радостно поскулйвая, взмахивая ушами, виляя хвостом, он уткнулся теплым носом в грубые колени нашего капитана.

— Ах ты, дурачок, — сказал Суер, — заждался ласк.

— Угу-угу, — поскуливал щенок, и капитан начал его трепать.

Поверьте, друзья, я никогда не видел такого талантливого и веселого трепания! Суер щекотал его мизинцем и подбородком, гладил и похлопывал по бокам, хватал его за уши и навивал эти уши на собственные персты, чесал живот то свой, то щенячий, распушивал хвост и играл им, как пером павлина, бегал по его спине пальцами, делая вид, что это скачет табун маленьких жеребцов.

Со всех сторон из-за кабанчиков и ромбодендронов к нам повалили щенки. Это были лайки и терьеры, доги и немецкие овчарки, пуделя и рейзеншнауцеры, дратхаары и ирландские сеттеры. И мы принялись их трепать. Вы не поверите, но иногда у меня оказывалось под рукой сразу по семь или по восемь щенков. Я катался с ними по траве и трепал то одного, то другого.

Пахомыч, нанюхавшийся серпилий, частенько путал щенков с лоцманом Кацманом, трепал его и подымал за уши над землей. Кацман совершенно не спорил и блаженно скулил, путая себя со щенками. Правда, поднятый за уши, он больше походил на кролика.

Должен заметить, что я трепал щенков, строго следуя примеру капитана, и за минуту оттрепывал по две, по три пары.

— Главная задача, — пояснял Суер, — оттрепать всех щенков до единого.

И мы трепали и трепали, и я не уставал удивляться, какие же они были теплые. Никогда в жизни не видывали мы эдакой теплоты.

У Пахомыча в карманах обнаружилась ливерная колбаса. Он кормил ею дворняг, одаривал такс и бульдогов. Вокруг старпома образовалась целая свора жаждущих ливера щенков. Лоцман Кацман, совершенно превратившийся в щенка, тоже выпрашивал кусочек. Пахомычу приходилось отпихивать лоцмана левым коленом.

До самого вечера трепали мы щенков, а на закате стали прощаться. Суер плакал, как ребенок. Он снова и снова кидался на колени и перецеловывал всех щенков.

С большим трудом погрузились мы в шлюпку, кроме лоцмана, который катался по траве, разделяя со щенками прощальный кусок ливерной колбасы. Тут к нему подскочил какой-то кабанчик вокабул, боднул его в зад, и лоцман влетел в шлюпку.

А в шлюпке мы обнаружили какого-то совершенно неоттрепанного щенка. Ему ничего в жизни не досталось.

— Возьмем его с собою, капитан, — умолял старпом. — Оттрепем на борту, накормим. И команде будет веселей!

— Нельзя, — сказал капитан. — Ему нельзя жить с людьми. Ну, оттрепем, накормим, а там он превратится в собаку, и скоро умрет. Нет.

И мы оттрепали по очереди этого щенка, отпустили его, и он вплавь добрался до берега.

К сожалению, на «Лавра» мы так ничего и не привезли — ни серпилии пальм, ни грубоидального ромбодендрона. Правда, Суер прихватил с собой одну небольшую перистую гармонику дюн. Мы подарили ее боцману, и Чугайло играл иногда на ней тоскливыми вечерами.

Недели, наверное, с две, а то и с три-четыре мы никак не могли открыть никакого острова. Ну не получалось! Острова-то, не означенные на картах, мелькали там и сям, но мы то обшивали палубу горбылем, то мочили яблоки, то попросту ленились.

Сэр Суер-Выер, утомленный открыванием все новых и новых островов, говорил:

— Невозможно открыть все острова на свете, друзья. Лично я открывать новые острова отказываюсь. Пусть на свете хоть что-нибудь останется не открытым мною.

И наш старый фрегат «Лавр Георгиевич» пролетал мимо островов, с которых порой высовывались на берег фиги и тянулись в сторону «Лавра». На других островах из джунглей торчали туземные рожи, измазанные повидлом, а в пампасах пели хором какие-то младенцы без набедренных повязок. Все это мелькало мимо наших бортов, пролетало, не задевая души. Только на одном берегу задела душу стоящая на горе корова. Верхом на ней сидело штук двадцать человек, а с десяток других добровольцев сосали ее необъятное вымя. Я долго раздумывал о судьбе этой коровы, но скоро и корова позабылась, развеялась ветром океанов.

Наконец, запасы питьевой воды у нас истощились, и капитану пришлось согласиться на открывание какого-нибудь острова. И остров не замедлил появиться на горизонте.

— Не знаю, есть ли на нем вода'— говорил Суер. — Но, возможно, найдется хоть что-нибудь питьевое.

— А пресное необязательно! — поддерживали мы нашего капитана.

На берег мы взяли с собою бочки и баклаги, ведра и лейки, пустые бутылки и несколько матросов, которые должны были все это перетаскивать на борт. Не помню точно, кто там был из матросов. Кажется, Петров-Лодкин, Веслоухов. Возможно, и матрос Зализняк. А вот кочегара с нами не было. Впрочем, был. Конечно, был с нами и наш кочегар. Ковпак.

Новооткрываемый остров весь бы перерезан рвами, в которых и подозревалась вода.

Рвы эти и земляные валы что-то ненавязчиво напоминали, а что именно, мы не могли понять. Рядом с капитаном мы стояли на берегу, стараясь справиться со своей памятью, как вдруг послышался какой-то треск, и из ближайшего рва показался человек. Он был ромбической формы и стоял на одной ноге. И нога эта была какая-то такая — общая нога. Вы меня понимаете?

— Человек, — сказал Суер и указал пальцем.