Дмитрий Липскеров - Теория описавшегося мальчика

— Ты блядь! — неожиданно произнес он. — Ты падшая!

Настя затряслась, покраснела. Ужас сковал ее тело настолько, что боль раненых мест вернулась стократно.

— Нет! — инстинктивно ответила она.

— Я тебя просил.

— Я не хотела… Там…

— Всегда надо быть осторожной. В мире много плохих людей, которые ставят западни и придумывают подлости!

— Это все пластинка с «Валенками»! — оправдывалась она. — В ее тональности что-то скрыто специальное и неведомое, а в гармонию примешано нездешнее! Я потеряла себя!

— Именно, — согласился Иван. — Ты потеряла себя. И то, что в твое тело всовывали различные предметы, а ты хохотала, как великая блудница, — все говорит о том, что ты потеряла себя.

— Откуда ты знаешь?! — Она была потрясена и почти мертва от стыда.

— Быть ксилофоном не самое главное мое предназначение. Во мне антиматерия. Я — ВЕРА!

Она не могла справиться с трясучкой, а он более ничего не говорил. Поднимался над водою пар, а в соседней квартире ругнулись, да так громко, что окна в квартире зазвенели.

— Блядь!!! — проорал сосед.

Настя заплакала, зашмыгала носом:

— Я забрала у этой сволочи пластинку!

Заинтересовавшись, Иван крутанул шеей против часовой стрелки.

— Я не знал! — произнес удивленно.

— Да-да, она со мной, — Настя принесла из прихожей старую пластинку. — Вот, Лидия Русланова, «Валенки», — прочла на наклейке. — Сорок второй год!

Его глаза заблестели.

— Ты уверена, что слышала голос Руслановой?

— Нет, — затараторила Настя. — Там было совсем не так! Яков Михайлович объяснил, что это музыкальная редкость, что песню «Валенки» записали наоборот, вот такая странная уникальная гармония получилась!

— Поднеси ближе к глазам, — попросил Иван. — Только осторожно!

Она была рада хоть чем-то угодить. Держала раритет пальчиками крепко:

— Вот.

Иван вглядывался в старинный черный диск, казалось, что он хочет исследовать каждую его бороздку. А потом объяснил:

— Эта пластинка начала века! Русланова спела «Валенки» в сороковых!

— Нет, — заспорила Настенька. — Я прокрутила гармонию наоборот. В голове. Это несомненно «Валенки»!

— Никто не спорит, что это не «Валенки»! Но Руслановой в начале века не было и в помине! Пластинка даже не патефонная, а граммофонная!

— Яков Михайлович ставил ее на патефон!

— Да замолчишь ты!

— Да, — поджала губы.

— Русланова родилась в начале века! Она не могла петь на этой пластинке! Это понятно? — Она кивнула. — Убери ее от влаги дальше, испортишь. — Настя нервно сунула пластинку в стопку чистых полотенец, а он продолжил: — Песня «Валенки» появилась в незапамятные времена. Еще в позапрошлом веке. Цыганская песня! Ее пела… кажется, какая-то Полякова.

Она удивилась:

— Ты столько знаешь…

— Это была плясовая песня! Таборная! Какая Русланова!

Иван замолчал. Настя смотрела в его лицо, в котором многое переменилось. Особенно глаза — все в них стало глубже, почти бездонно и страшно. Она вспомнила, как Иван давеча произнес «Я — Вера!». Не могла понять, что это значит, но и не старалась, так как понимать и оценивать — совсем не ее задача. Он застонал, и Настя тотчас отреагировала:

— Что такое? Что-то болит? Тебя перевернуть, любовь моя?!

Запахло бульоном, как обычно, когда Иван принимал ванну. Она вдохнула глубоко, и у нее закружилась голова, как от шампанского. В ушах зазвучала сакральная перелицованная музыка песни «Валенки», и Настя, к своему ужасу, застонала от судорог, возникших где-то глубоко внутри, под пупком. Она почти закричала эту песню страсти, так что из-за стены донеслось восхищенное «Во, бля-а-а!!!».

Она просила прощения у Ивана, молила. Мол, не ее вина в революции организма, это все пластиночка гадкая! Вырвала ее из-под резинки и замахнулась, готовясь ударить диском о кафель.

— Не смей! — закричал Иван. Его глаза вспыхнули. — Не смей!!!

Ее локоток подломился, а в потолок застучали противники шума. Настя вновь заплакала. Она была уверена, что Иван положит ее после себя в бульонную воду и она исчезнет. Сердце в ужасе затряслось, и она стала умолять:

— Не надо! Прошу! Не надо!

— Я не ругаю тебя, — смягчился Иван. — Не твоя вина. Тем более что в ближайшие времена я не смогу обеспечивать тебе нормальную сексуальную жизнь! Да и не мое это дело! Так что бери пластинку, когда это тебе необходимо. Приобретешь переносной сейф, в котором будешь ее хранить как зеницу ока. И упаси Господь, чтобы кто-то ее нашел!

Она, понявшая, что жизнь ее продолжится, что бульон не унесет молекулы ее существа в канализационные воды, опять переменилась в настроении и ощущала себя вполне счастливой. Конечно, она приобретет сейф, она даже знает какой, в виде книги, чтобы никто не распознал, что это сейф. В нем и будет храниться пластиночка!

— Хорошая идея, — похвалил он. — Но есть вещи и поважнее! — Она приготовилась слушать, наклонившись ближе к Ивану. — Вытри меня и отнеси в комнату. — Настя завернула заметно полегчавшее тело Ивана в большое махровое полотенце и отнесла на диван, аккуратно уложив его левой стороной на подушки. Вновь придвинулась ближе к его голове. — Скоро мое перерождение закончится, и я стану ксилофоном.

— Ты уже ксилофон!

— Подожди! Я стану ксилофоном! Лучшим на этой планете! Во мне сокрыты звуки веры! И мы будем нести эту светлую гармонию по миру, распространяя ее как можно увереннее и ретиво! Ты будешь играть на мне и стараться развивать свои навыки ксилофонистки трудолюбиво.

— Иван!.. — теперь она была совершенно счастлива. — Я обещаю, что…

— Я знаю… Нам необходим импресарио. Он будет обеспечивать нам концерты.

— Я сама могу попробовать!

— Ты будешь только играть! Ничего более от тебя не требуется! Мы будем давать концерты по маленьким городам и селам. Там еще сохранились люди, способные слышать музыку веры.

— Хорошо-хорошо! Но чтобы найти хорошего импресарио, необходимо ездить по большим городам. Если он не увидит заработка, то откажется работать!

— Мы его заинтересуем, поверь мне! Выбирай лучшего из лучших, а когда мое перерождение закончится, я стану менять мир!

Он закрыл глаза и тотчас заснул. Во сне лицо его разгладилось и стало похоже на лик — светлое, открытое.

Перед тем как заснуть здесь же, на ковре подле него, Настя поняла свое предназначение. Он — Бог, а она — его апостол.

Яков Михайлович сидел в кресле нога на ногу. Та, которая сверху, тряслась, и с нее то и дело соскальзывал тапок. Викентий всякий раз наклонялся к паркету и водружал обувь на место.

— Мы должны ее вернуть! — прошипел психиатр. — Непременно! Чего бы нам это ни стоило!

— Вернем! — пообещал Викентий и потер кончик носа. У него начиналась простуда и чесалось в ноздрях. — Сожжем этот ксилофон к чертовой матери!