Павел Басинский - Полуденный бес

– Это само собой разумеется… – отвечал Беневоленский.

В черном шикарном длиннобортном пальто с белым мохеровым шарфом, в модной шляпе с атласной лентой по центральной улице Малютова мчался Аркадий Петрович Востриков, студент-заочник Московского юридического института и мальчик на побегушках в районной прокуратуре. То, что грозным набатом звучало в душе Вострикова, было непереводимо на цензурный язык и относилось к непосредственному начальнику Вострикова – старшему следователю прокуратуры Дмитрию Леонидовичу Палисадову, неискупаемая вина которого заключалась в том, что он не известил своего подчиненного о случившемся этой ночью в парке. Таким образом, Палисадов поступил не просто подло, но – что значительно хуже – мелко!

Аркадий Петрович с детства любил все крупное. Он и в московский вуз поступил, наверное, только из-за того, что Москва была Большим Городом с Высокими Домами, где Люди должны Мыслить Масштабно. Одного взгляда, брошенного на римское великолепие ВДНХ, на громады высоток и ширь Ленинградского проспекта, было достаточно, чтобы сдаться столице безоговорочно и вместе с тем начать рассматривать свое пребывание в провинциальном городке как нечто случайное и временное.

Неискоренимым источником страданий Вострикова был его смехотворно малый рост и приятная, но совсем не мужественная внешность. И чем старательней пытался Аркадий спрятать эти недостатки, тем громче они вопили о себе. Институтские девушки, особенно тихие и незаметные, охотно заглядывались на него. Он нравился им, но до тех пор, пока не начинал вести себя как настоящий мужчина . Он нарочито басил, и его от природы тонкий голос срывался на фистулу. Он курил крепчайшие сигареты, пуская дым носом, и начинал мучительно кашлять. Он носил длинные свитеры и пальто и становился похож на чучело. И тогда даже тихие и незаметные девушки смеялись над ним, и Аркадию хотелось от этого повеситься. Так он и поступил бы, но едва он представлял себе свое жалкое тело с худенькой шеей, болтающееся на веревке… Нет!

За сто метров до опергруппы Аркадий Петрович сбавил темп и приблизился независимой походкой праздно гуляющего гражданина. Это сделало его появление еще более нелепым, чем если бы он примчался стремглав. Заметив тощую фигуру помощника в длинном, забрызганном грязью пальто и съехавшей на затылок шляпе, Палисадов засмеялся:

– Ба! Аркадий Петрович пожаловал, наш районный Шерлок Холмс!

Востриков метнул в него взгляд, исполненный самого жгучего презрения.

– Дмитрий Леонидович, – сквозь слезы прошептал он, – вы же обещали!

– Ах да… – Палисадов немного смутился и нахмурился. – Я обещал взять тебя на первое крупное дело. Только, видишь ли, Аркаша, дело-то совсем не серьезное. Бытовое убийство на почве ревности. Бабеночка была завидная, наверняка имела хахаля.

– Можно подумать, ты ее никогда не видел, – мрачно заметил сидевший на огромном пне капитан Соколов.

– Да нет, пожалуй, припоминаю… Горничная из пансионата «Ясные зори». Тогда тем более все яснее ясного. Знаем мы этих горничных! Завела любовь с кем-то из высоких гостей, рассчитывала на брачокс, а местный женишок ее из ревности-то и… того!

Соколов до боли в пальцах стиснул кулаки, но сдержался.

– С каких это пор малютовские парни стали со шнурками по парку шастать? Не местный это гад!

– Возможно. Но сначала надо проработать самую простую версию. Кстати, я вспомнил! У этой девушки точно был жених. Но не из Малютова, а из деревни.

– Геннадий Воробьев, – уточнил капитан. – Я его с пеленок знаю. Самое большее, на что способен Генка, – это в пьяном виде морду набить.

– Как знать… – не согласился Палисадов. Ему все больше нравилась его версия. – Ревность – страшная сила!

– Это дочка его лучшего друга, – шепнул Палисадову стоявший рядом Тупицын.

Майор шагнул к Соколову:

– Простите, Максим Максимыч, я не знал. Но эмоции не лучший советчик. Поручите это Егорову, он давно жалуется, что сидит без дел.

Соколов с интересом взглянул на Палисадова:

– Готовишь мое отстранение?

– Я не понимаю вас, капитан Соколов! – неискренне возмутился Палисадов. – На что вы намекаете?

– Сам знаешь.

Соколов и Палисадов не любили друг друга. Палисадов был моложе капитана на семь лет и когда-то считался его учеником.

Осенью 1945 года Соколов приехал с Прасковьей в Малютов и отправился в военкомат становиться на учет, рассчитывая вернуться в родное село. В село он поехал… в отпуск. В райвоенкоме его убедили, что ему, боевому офицеру, пусть и контуженому, в деревне делать совершенно нечего. Так лейтенант артиллерии стал лейтенантом милиции.

Послевоенный Малютов задыхался от подросткового шпанизма. И ладно бы домодельными, с наборными ручками, ножами и немецкими финками похвалялась шпана друг перед другом. Но отступавшие впопыхах немцы оставили возле города несколько складов с боеприпасами, которые вездесущая безотцовщина нашла быстрее военных. Сколько этого добра было перепрятано в домашние сараи, под стога сена и в пропахшие нафталином бабушкины комоды, было неизвестно, но к ночной пальбе обыватели Малютова привыкли, как к шуршанию мышей под печками. Они от этой стрельбы даже не просыпались. Не до сна было только лейтенанту Соколову, брошенному партией на подростковую преступность.

Капитан НКВД Аделаида Васильевна Метелкина чуть не плясала от радости, передавая в надежные руки Максима проклятый подростковый фронт.

– Господи! Наконец-то мужчина!

Аделаида так задорно посматривала на смущенного Максима, еще не располневшего, что лейтенант опасливо покосился на дверь: ну как заявится Прасковья, придумав подходящий повод! В дверь в самом деле постучали. Но вошла не Прасковья, а высокий и красивый белобрысый юноша, который показался Максиму старше своих лет.

– Димочка! Молодец, что пришел! Правильно, здесь твой дом родной! Вот, Максим, познакомьтесь с нашим бесценным помощником Дмитрием Палисадовым. Моя опора и надежда! В трудное военное время он был моей правой рукой. И не только рукой, а ушами и глазами.

– Как это? – Соколов сделал вид, что не понял.

– Дима наш лучший информатор, – спокойно ответила она.

Ада Васильевна подошла к Диме и взъерошила его волосы тем многозначным жестом, который говорил не только о ее нерастраченном материнском чувстве, но и о том, что не будь этот красивый плечистый мальчик так молод и не будь самой Аде Метелкиной сорок два года… Соколову стало неприятно.

Мужчины пожали друг другу руки, и лейтенанта удивила твердость рукопожатия мальчишки и смелый, открытый взгляд, с которым тот смотрел на него.

– Товарищ капитан! – спросил он уважительно, когда Палисадов ушел. – Где ж вы такого бесценного кадра раздобыли?