Питер Кэри - Кража

Наконец, я спросил, что тут такого смешного, на хрен, но тут мы, как говорится, ПОШЛИ НА ПОСАДКУ, и когда самолет брякнулся на землю, мой вопрос остался без ответа.

Такси в Нью-Йорке — это какой-то кошмар, как их только терпят, черт бы с ними с выпотрошенными сиденьями, раздолбанными амортизаторами, левыми поворотами — чистое самоубийство, но все эти малазийские сикхи, бенгальские индуисты, мусульмане из Гарлема и христиане из Ливана, русские с Кони-Айленда, евреи из Бруклина, буддисты и зороастрийцы и все прочие, кто их разберет — все до одного как в святое писание верят, что если упорно давить на чертов гудок, море расступится. Скажете, не мое дело? Кто я такой, провинциал, выросший в мясной лавке в Бахус-Блате. Но на хуй их. Заткнитесь в пизду.

Да, глупо надеяться перевоспитать их поодиночке, ваша правда, мисс Манеры, но когда этот придурок жмет на гудок прямо под моим окном…

Так что мне пришлось отправляться в супермаркет в тот час ночи, когда поход не должен занимать много времени, когда всем еврейским бабушкам следует лежать в постели или готовить фаршированную рыбу на Рош Хашана [77] Рош Хашана — еврейский Новый год. или чем там они занимаются. Не знаю, может, полчища старушенций в «Грэнд-Юнион» состояли из христианок или язычниц, но, господи боже, эти тетки — народ в себе, они тебя всмятку раздавят своими тележками, если не сумеешь бежать на их скорости. Я — иностранец, еще не оправившийся от перелета, двигался медленно, помоги мне бог.

Американский супермаркет — та еще штука, господи-иисусе, но супермаркет в Нью-Йорке — собачий корм, нужно родиться в его пятом секторе, чтобы постичь его логику. Вы уже скумекали, что я пришел купить дюжину яиц. Сначала я не сумел найти яйца, потом обнаружил — рядом с фетой, столько сортов яиц, всех размеров, всех цветов, но собратья-покупатели не могли потерпеть, пока я выберу, я им дорогу перегородил, они наезжали на меня своими тележками, примчались на подмогу из секторов 2 и 3, сбились в кучу, как те дурни в пробке на въезде из тоннеля Холланд.

Я купил коричневые яйца, ближе к земле — да, я деревенщина, — но в пяти кварталах от супермаркета, в ржавой тени пожарной лестницы на углу Мерсер-стрит и Брум, я убедился, что скорлупа у этих дорогостоящих игрушек тверже бетона. Говорил я вам, что лучше всех гонял тары в средней школе Бахус-Блата? У меня по-прежнему верный глаз и твердая рука моего папаши, но как бы я ни целился, с какой силой ни швырял эти яйца, все они отскакивали от ветрового стекла очередной ревущей машины.

Марлена, благослови ее бог, не поощряла меня и не отговаривала, и когда я вернулся к ней через распахнутое окно, только подняла на меня взгляд, не вставая с паршивого дивана, где она читала «Нью-Йорк Таймс»:

— Иди ко мне, мой гений!

Немыслимо прекрасная, свет ночника падает на левую щеку, россыпь золотой пыли с угольно-синей плоскости.

— Дурачок! — она распахнула объятия, и я прижал ее к себе, вдохнул жасминовый запах кожи, промытых шампунем волос. Я уже говорил, что был влюблен? О да, конечно. Моя ладонь скользнула вниз по спине — кто у нас тут по столбам лазает? — пересчитала каждый позвонок, скрытую цепочку жизни. Моя воровка, моя возлюбленная, моя тайна, все новые и новые открытия, которым — так я веровал и молился — не будет конца. Наша третья ночь в Нью-Йорке. Теперь у нас были деньги. Удачнейший день, и не только благодаря ящику «Бургея» и бутылке «Лагавулина», хотя для смазки это неплохо, но главное — картина Дози Бойлана с присохшей к ней Сигнальной Диопсидой уже покоилась в твердыне мира искусств на Лонг-Айленде. Единственный вход в это хранилище, объяснила Марлена, через тоннель, который затопляют на ночь. В сейфах покоятся Мондрианы [78] Пит Мондриан (1872–1944) — голландский художник. , де Кунинги и драгоценный Лейбовиц, и пусть ее никчемный муженек поскорее приезжает подписать его.

— К черту такси, — сказала она. — Это же Нью-Йорк. Чего ты хочешь? Со временем привыкнешь.

Конечно, она была права. Я из Блата, шоссе номер 31 проходило прямо под моим окном, грузовики ревели и скрипели так, что можно было подумать: съезжая со Стэнфорд-Хилла, водитель не удержит руль, понесется по Мэйн-стрит, сшибая веранды магазинов. Я мог бы привыкнуть к проклятым такси, но к другому я никак не мог привыкнуть: Марлена так и не повысила на меня голос. На ее месте Шлюха Алиментная уже вызвала бы полицию, но когда я выпил глоток «Лагавулина» и отправился покупать яйца получше, она попросту обозвала меня идиотом и засунула язык мне в ухо.

В Сиднее в этот час ночи работают только бары, но вход в «Грэнд-Юнион» запрудили хромоногие негры, скармливавшие автомату пустые бутылки и банки. Прибыла новая партия старух — позднее я убедился, что по соседству имеется неисчерпаемый запас этих мафиозных тетушек, а упоминаю об этом только потому, что кто-то из этих несчастных уебков потом ограбил мать Джона Готти [79] Джон Готти (1940–2002) — глава американской организованной преступной группировки — т. н. «клана семьи Гамбино». . Почем я мог знать? Мне еще повезло, что я обращался вежливо с этими опасными личностями, а когда я проверил на прочность пару яиц внутри холодильной камеры, никто не обратил внимания на мою провинность.

В Нью-Йорке выдано 8534 лицензии на такси. Без малого 20 000 водителей, всем, конечно, уроки хороших манер не преподашь, но можете мне поверить — кое-какого эффекта я своими яйцами добился. Скажете, это нелепо, но задайте себе вопрос: какое сообщение передавали друг другу по радио все эти сикхи?

Со второй дюжиной яиц мне повезло намного больше: большие, с тонкой белой скорлупой, они отлично растекались. Мы выключили свет, и славная маленькая воровка вышла на пожарную лестницу полюбоваться моей меткостью.

— Так нечестно, — упрекнула она. — Не тех наказываешь. Оставь такси в покое. Займись мини-фургонами с номерами Нью-Джерси.

К тому времени, как мы вернулись в комнату, я был изрядно пьян, ноги подгибались, и когда снова поднялась какофония гудков, точно перед полуночью, я мог бы сказать, что с меня хватит. Но я как раз стоял перед холодильником — разве трудно мне было прихватить очередное яйцо, выключить свет, распахнуть окно и уметить желтой бомбочкой в подлое ветровое стекло, на этот раз — минифургона с номерами Нью-Джерси, ага.

— Иди в дом. Включи свет.

Перед носом у минифургона, чьи дворники размазывали по стеклу белок и желток, остановилось желтое такси, и две фигуры робко вынырнули из него.

Радуясь, что удалось заткнуть минифургон, я не сразу сообразил, что оба путешественника хорошо мне знакомы.

В прошлом — горестные голоса. В прошлом — запах гари от плиты, лак для пола от «Джонсона», туман нашатырного спирта, окровавленный отцовский фартук плавает в отбеливателе. МЕРТВЫЕ ТЕЛА в янтарных стаканах лагера «Фостерз», горькой «Виктории», «Балларэт Берти», «Каслмейн XXXX». В помойку все это, советуют, и я никогда не прислушивался к голосам. Вот, я сказал. В прошлом осталась главная улица. На ней — лавка мясника. Позади лавки — сарай, заполненный дерезой, на холме — дом священника. Лучше послушаем, как звонят колокола на вечернюю службу. Вот, я сказал. Лучше послушаем кукабару, посмотрим, как они метят свою территорию перед наступлением ночи. Лучше не знать НИ X о кукабарах, избавь, Господи, от клюва нас, собрание червяков и мышей.