Виталий Павлов - День чудес

Они рассказывали о тайге, о войне с мошкарой, о городе, который рождался у них на глазах, о рельсах, которые тянутся в два ряда туда и обратно, о ночах в палатках, когда мерцает огонек спиртовки; о том, что они оставляют дома теплые вещи, но берут гитару. Они даже пели что-то срывающимися голосами, и опять вдруг песня радовала меня, чего не было и в помине за последние годы.

Я сидел и, казалось, заглядывал в чью-то непостижимо далекую и прекрасную жизнь, которая сейчас была рядом, но и очень далеко, как на экране в кинотеатре — к ней можно прикоснуться, а очутиться там нельзя. Я хорошо видел этот поселок, который должен будет стать городом, видел первые дома, улицы… Я ведь забыл, что есть улицы, которые ведут в другие города, к морям, к океанам, где в портах вскрикивают буксиры, двигая океанские лайнеры, и кивают журавлиными клювами краны, опуская тюки с грузом в их трюмы. Для меня же существовала одна улица, которая вела в ресторан и обратно.

— А ты где работаешь? — спросили меня ребята.

Я соврал.

Начал плести что-то про школу, про уроки физкультуры с детьми, вспоминал соревнования, стараясь отодвинуть подальше и улицу, и ресторан с фальшивыми колоннами и таким же весельем.

— Так давай к нам! — ребята стали наперебой рассказывать, что у них есть для меня. И новый зал, и спортплощадка, и борцовский ковер.

— А если самбо сможешь показать, мы первые к тебе придем, а уж пацанов точно приведем.

— Ты подумай, подумай! Адрес не потеряй! — говорили они, когда мы стояли у дверей, ведущих в тамбур и туда дальше к уюту верхних полок, вечернего чая с неожиданными знакомствами, к перестуку колес и вечному вопросу проводников:

— Постель брать будете?

Как мне хотелось сейчас взять постель, бросившись в этот поезд, который вздрогнул всеми своими сочленениями и повез мимо меня улыбающихся ребят, берущих с собой в тайгу гитару вместо теплых вещей. А я проклинал себя за трусость, за то, что и к этому поезду — опоздал, и проводница, казалось мне, осуждающе качала головой…

В боксе это называется — пропустить удар.

Только в данном случае я сам нарвался ни него. Подставил челюсть. Думал, меня, как всегда, будут целовать, а мне съездили по физиономии, и хотя на лице не было никаких следов, но внутри все переворачивалось и ныло, как после тяжелого нокаута.

Я сидел на скамейке, подставляя лицо осеннему дождю. Побывавшим в нокауте всегда льют воду на голову, выжимая ее из губки. Да, мне необходимо было освежиться.

Передо мною появился рыжий трубач.

— Что? Закурить? Не курю!

Он пошел по аллее, ступая в лужи, даже не пытаясь обойти. Остановился.

— Оркестр не нужен? Духовой… Вот такие ребята, — он оттопырил большой палец.

Я отрицательно покачал головой, хотя в пору было крикнуть: «Да! Нужен! Играйте!»

Играйте, потому что я уже доигр…

Но ведь я любил музыку! Да почему любил? Люблю. Ведь мне было хорошо, когда эти ребята пели срывающимися голосами в столовой. Почему же мы все там, в ресторане, перестали радоваться ей? Последнее время мы радовались только большому заработку, а потом и это перестало нас радовать. Круг замкнулся. Сначала мы зарабатывали, чтобы играть, потом стали играть, чтобы зарабатывать. Я бросил спорт ради музыки, а музыки бросила меня, нас. Мы перестали любить ее, а она не простила нам этого. Она ушла к тем, кто принадлежит только ей. Меня бросили…

Мне себя жалко? Нет. Наверное, так и должно было произойти. Мы влезли в стеклянный шарик и думали, что внутри него находится весь мир. Красивый, блестящий, всегда праздничный, но стоило только раз высунуть из него голову и увидеть, что происходит вокруг, как шарик рассыпался, оставив меня голым. Поэтому я чувствую каждую каплю дождя на своем теле.

Завтра заканчивается мой отпуск, но мне легко, я знаю, что надо делать.

Все. Машина едет по грязной дороге. Работают стеклоочистители. На заляпанном стекле они рисуют чьи-то раскосые глаза. В машине тихо. Где-то там, в конце пути, стоит новый ресторан. Вот гдё будет «работка». Впереди, справа от Гешки, сидит новый гитарист. Сзади спит Илик.

Сегодня четверг — рыбный день.

Будет пусто и скучно. В ресторане нечего делать в рыбный день. Монотонно клацают «дворники», падая беспомощно вниз. Машина приближается к ресторану. Меня в машине нет…

…Я стою в тамбуре поезда и, выглядывая из-за спины проводницы, смотрю в ЕЕ глаза. Пальто зеленое с отворотами. Она идет рядом с вагоном. Какая-то ниточка протянулась между нами. Эта нить не дает поезду разогнаться, поэтому он медленно плывет мимо фонарных столбов, мимо провожающих, мимо воздушных поцелуев, которые липнут к толстым стеклам вагонов, и вот мы уже не слышим друг друга, нитка тянется, а ей еще тянуться и тянуться, и мы рисуем что-то прощальное в чернеющем от сумерек воздухе.

У меня в кармане — салфетка, на ней название поселка, который станет городом. Через плечо переброшена сумка, в руках гитара. За окном, сверкая, летят снежинки детской елки той поры, когда веришь, что в жизни еще можно успеть все.

Абсолютно!