Ассия Джебар - Нетерпеливые

— Да нет же! Разве не я сама встретила тебя вопросом, как ты поживаешь со дня нашей последней встречи?

— Не знаю, — задумчиво протянула она. — Мне показалось, что твой брат аж вздрогнул…

Я улыбнулась. Можно было бы выпроводить ее с успокаивающими заверениями. Но захотелось сделать ей приятное. Как она обрадуется, узнав, что оказалась орудием судьбы!

— Нет, — сказала я. Однажды, когда я не ночевала дома, Фарид посчитал, что я у тебя…

Не ночевала дома?! — переспросила она, округлив глаза.

— Да.

— О Господи!.. А я-то…

— Да нет, — перебила я ее, разве тебе не понятно, что я сделала это нарочно? Я хотела, чтобы он узнал правду.

— Так ты для этого меня и позвала?.. Выражение обиды смяло ей лицо, сделало его старым, тусклым. Потом она с жалкой улыбкой добавила:-А я-то думала, тебе захотелось меня увидеть…

Я не ответила. Мне стало стыдно, когда я осознала, что могу вот так унижать людей… Но Мина продолжала уже сочувственным тоном:

— Не понимаю, зачем ты это сделала… Я боюсь за тебя, Далила!

— За меня никогда не надо бояться.

— Но что ты скажешь Фариду?

— Правду: что я провела ночь с Салимом, потому что наутро он улетал…

Ее вдруг покрасневшее лицо приблизилось. Уж и не знаю, чего в нем было больше: удивления, любопытства, страха… Она выдохнула:

— Ты…

— Идиотка! — усмехнулась я. — Идиотка. Ничего похожего на то, что ты подумала. Прощай.

* * *

Я поднялась в столовую. Фарид был один. Я не знала, то ли он решил поговорить со мной без свидетелей, то ли Лелла и Зинеб улизнули сами. Но Лелла вернется, сказала я себе, я заставлю ее вернуться в час правды.

Он не двинулся с места: так и сидел за обеденным столом, словно дожидался еще какого-нибудь блюда. Мне подумалось, что этот стол между нами лишит предстоящий разговор всякой серьезности.

Молчание Фарида должно было меня взволновать. Я знала, что он сентиментален и робок. И догадывалась, что он утрачивает контроль над происходящим. Ему была не по плечу трудная роль, навязываемая ему обществом: роль мужчины, который должен блюсти честь своей семьи.

Когда я произносила про себя слова «честь семьи», то из сумрачных глубин памяти на поверхность всплыло единственное воспоминание, которое сохранилось у меня об отце… Властное мужское лицо, женщины вокруг, среди которых, возможно, и моя мать — старая, вся в морщинах, и, как утверждают, добрая. Перед этим трибуналом моя сестра, уже почти взрослая девушка, дрожащая от страха. В моих ушах раздавался звучный голос отца:

— Берегись! Я готов разрешить тебе ходить в лицей еще несколько лет, пока ты не выйдешь замуж… Но предупреждаю тебя: если я, не приведи Господь, увижу, что ты шляешься по улицам, ведешь себя недостойно, то, знай, ни перед чем не остановлюсь… Лучше б тебе тогда оставаться взаперти… Если когда-нибудь одна из моих дочерей запятнает честь семьи, то я возьму ружье и без колебаний разряжу его в нее…

Я помнила глупое хныканье Шерифы, которая из всей тирады отца уловила одни лишь угрозы.

И вот теперь, в этот час, это неуместное воспоминание возвращалось ко мне.

Напротив меня Фарид готовился к сцене, которую наверняка не знал как играть: в духе то ли сурового достоинства, то ли жесткой властности. В любом случае в ней не будет размаха, как нет его в этом человеке, моем брате. Не зря Тамани сожалела об ушедших временах. В этой семье, которая вновь стала уважаемой, уже нет мужчины, способного говорить о чести иначе, чем с мелодраматической напыщенностью.

— Я хочу знать, — начал Фарид, худо-бедно выполняя возложенную на него миссию, — я хочу знать, где ты была в тот день, когда тебе полагалось быть у Мины.

Он сказал: «день», и это слово отозвалось для меня трусостью. Я отвечала спокойно, владея собой. И все произошло быстро, очень быстро.

— Я скажу, что я делала, где и с кем была. Но только при Лелле.

— Зачем ты припутываешь к своей лжи Леллу?

— Я не лгала. Разве это я утверждала, что была у Мины? Если б я хотела солгать, то неужели, ты думаешь, не смогла бы предупредить Мину? Будь уверен: в этом доме скрыть что-то легче легкого…

— Говори спокойней! — входя, скомандовала Лелла.

Тогда я, внезапно распалясь, чуть ли не разрыдавшись, сорвалась на крик. При этом я ощутила, как сладостно ухнуло куда-то сердце: наконец-то мне довелось вдохнуть пряный запах катастрофы.

— Она знала, что я иду к Салиму аль-Хаджу. Я сама заявила ей об этом перед тем, как уйти. Она знала, что я встречалась с ним и до этого дня. Ну, и как же ты исполнила, — это я обращалась уже к Лелле, — свой пресловутый материнский долг? Предупредила ли Фарида? Нет, Фарид, она покрывала меня, хотя я вовсе не просила об этом.

Наступило молчание. Лелла не пошевелилась. В конце концов я воскликнула:

— Это ей надо оправдываться. Мне же больше нечего сказать.

Когда я обернулась на пороге, дом предстал передо мною безлюдным, тихим. Возобновившийся моросящий дождь делал его похожим на брошенный командой огромный корабль. В центре дворика упрямо била вверх струя фонтана — последний остаток утраченной гордости. На вершине, исчерпав свою энергию, она как бы после некоторого замешательства смешивалась с дождем, чтобы вместе с ним упасть в бассейн, поверхность которого напоминала разлохмаченный бархат.

К Шерифе я ворвалась вихрем.

— Дай мне комнату, где я была бы одна, — попросила я, и мой голос показался мне хриплым.

Она не стала ни о чем расспрашивать.

В той же самой комнате, где я выздоравливала после происшествия, я в изнеможении рухнула на кровать и разревелась. Спустя некоторое время я поймала себя на том, что с любопытством слушаю, как из моего горла вырываются рыдания. И довольно долго испытывала это странное ощущение раздвоенности. В свой плач я вслушивалась с неподдельным интересом, но потом вдруг оказалось, что слезы иссякли, а я и не заметила как. Я убила в себе боль.

Когда час спустя вошла Шерифа, она обнаружила меня в обществе своей дочки Сакины, с которой мы решали деликатную проблему: пытались овладеть унаследованным от бабушек сложным искусством мастерить кукол из нескольких прутиков и тряпичных лоскутков.

* * *

Этого визита я совсем не ждала. Я сказала себе это, когда в комнату робко вошла Дуджа аль-Хадж, еще более юная, чем в оставшемся у меня о ней воспоминании. Я предложила ей сесть и, пока мы обменивались обычными формулами вежливости, неторопливо прикидывала, хватит ли у меня пороху до конца выдержать претившую мне роль светской барышни. А еще я немного побаивалась — как у меня это обычно бывало с людьми, которые мне нравились, — намечавшегося долгого разговора.

В довершение всего Шерифа незаметно выскользнула за дверь. Между нами воцарилось молчание. Но тут Дуджа с пленившей меня простотой взяла быка за рога: