Валентин Черных - Воспитание жестокости у женщин и собак. Сборник

— А если бы тебе приказали, ты убил бы?

— Конечно, это входит в условие моего контракта.

— Но ведь те, которые остались за рубежом, оказались более правыми: система, на которую они работали, лопнула. Они оказались дальновиднее, чем вы.

— Условия контракта предусматривают выход из системы. Уйди и выступай против.

— Но выход из системы означал смерть.

— Ничего подобного. Могли быть лишения, нищета. Кстати, мы очень уважали академика Сахарова. Убеждений не разделяли, но уважали.

— Сослали, насильно кормили, когда он объявлял голодовки.

— В системе были издержки, но насильное кормление, психушки — это ведь не мы, это врачи, которые могли и отказаться, но не отказались.

Если раньше мы работали только в первую половину дня, то теперь Пират диктовал и после обеда. В тот день я так устала, что, приготовив ужин, предложила сама:

— Может быть, выпьем?

— С удовольствием, — ответил Пират.

Мы пили виски, Пират рассказывал что-то смешное, я смеялась, забыв о матери и своих проблемах.

В тот вечер, зайдя к Пирату в спальню пожелать спокойной ночи, я поцеловала его, он обнял меня, и я осталась.

После этой ночи я стелила постель нам вместе. По утрам при виде темных кругов у него под глазами у меня замирало сердце, ведь все это может кончиться мгновенно.

Однажды ночью, когда мы лежали рядом и курили, Пират сказал:

— Вчера я впервые молился. Впервые за всю свою жизнь.

— Не могу этого даже представить. Более неверующего человека, чем ты, я еще не встречала. И о чем же ты просил Бога?

— Ничего не менять, оставить все как есть и как можно дольше. Я всегда знал, что вернуться в прошлое невозможно. Все стареет и меняется. Только молодые женщины остаются по-прежнему прекрасными. И старые мужчины ищут молодых женщин, похожих на тех молодых, из их молодости, надеясь, что с ними им будет так же хорошо, как много лет назад.

— И, найдя, разочаровываются? — спросила я.

— Нет, — ответил Пират. — Радуются, понимая, что это последняя их радость в жизни. Раньше я не понимал и презирал мужиков, которые бросали своих жен, любимую работу ради молоденьких швабр. Теперь я их понимаю. Седина в бороду, бес в ребро. Не со мною первым это случилось и не с последним.

— Значит, я нравлюсь тебе только потому, что похожа на твою Татьяну?

— Ничего зазорного в этом не вижу. Да, я любил свою Татьяну и теперь люблю Татьяну в тебе. Я думаю, без постоянства вообще любви не бывает.

Это стало единственным, произнесенным вслух Пиратом, признанием в любви. Он оказался прав. Потом у меня будут другие мужчины и даже любимый муж, но всех я буду сравнивать с Пиратом, и ни один из них не дотянется до того совершенного мужчины, каким запомнился мне Пират, — может быть, только когда они постареют и перестанут суетиться, чтобы произвести впечатление образованных, щедрых и сильных мужиков.

Если обучение вождению Пират перепоручил профессионалу из Девятого управления, то моей одеждой он занялся сам.

— Возьми, что тебе понравится из одежды Татьяны, — сказал он.

Я взяла несколько строгих деловых костюмов. Мода на «английские» костюмы за четверть века совсем не изменилась. Платья Татьяны слишком меня обтягивали, и я засомневалась. Я стеснялась своей большой груди, объемных бедер и ягодиц, которые, на мой взгляд, слишком выделялись, поэтому в одежде я предпочитала просторные платья и широкие юбки. Я поделилась своими сомнениями с Пиратом. Он рассмеялся:

— Но это же твои достоинства. Женщины, у которых этих достоинств недостаточно, идут на всякие ухищрения, чтобы их увеличить и выявить. Тебе просто повезло.

— А почему ты не раздал ее одежду подругам?

— Среди ее подруг не оказалось ни одной великанши, как ты.

В тот год погода долго не портилась. Пират уставал и спал после обеда, я продолжала работать над рукописью. Вечером мы обычно шли в один из ресторанов, в то лето я побывала в самых лучших и дорогих московских ресторанах. Еще мы ходили в картинные галереи, их в Москве оказалось очень много. Пират ничего не покупал. Мне понравилась небольшая картина: пейзаж, напоминающий парк возле нашего с матерью дома.

— Накоплю денег и куплю, — сказала я. Мне очень хотелось увидеть эту картину у себя в комнате. Я представила, как буду смотреть на яркую зелень зимою.

Пират усмехнулся.

— Ты это сказала, чтобы я тебе ее купил? — спросил он.

— Да, — призналась я. Пирату врать было бессмысленно, я это давно поняла.

— Не куплю, — сказал Пират. — Первую картину человек должен купить сам, тогда это запомнится на всю жизнь. Я не хочу лишать тебя этого удовольствия.

— Подарки тоже доставляют удовольствие, — возразила я.

— Что легко достается, с тем легко и расстаются. Я давно уже не бедный, но помню стоимость первой купленной своей картины. Большие деньги я тогда заплатил. Три свои генеральские зарплаты.

— Кто стоил три генеральские зарплаты?

— Кустодиев.

— Так дешево?

— Это было сразу после войны и по случаю.

— А что, Кустодиев, что в гостиной, подлинник?

— Конечно.

— А Дейнека?

— Да. У меня нет копий.

— А что за художник, похожий на Рубенса?

— Это и есть Рубенс. Но Рубенса я не покупал. Это трофей.

— Рубенс не может быть трофеем. Ты его взял из немецкого музея?

— Нет, из частной коллекции одного из немецких гауляйтеров.

— Но гауляйтер ее наверняка украл?

— Думаю, что да.

— А не считаешь ли ты, что картину надо вернуть?

— Не считаю.

— Но тогда ты уподобляешься этому гауляйтеру.

— Нет. Нам не вернули значительно больше. Немцы нас ограбили.

— Зачем же нам уподобляться им?

— Мои наследники решат, как поступить с этими картинами. Но будет одно условие. Эти картины не могут быть вывезены с территории России. А этот пейзаж Яблокова хорош, — переключил разговор Пират. — Я давно за ним слежу. Хороший художник, но не из первых.

— Только время определит первенство…

— Не обязательно, — не согласился Пират. — В картинах, как в кино, которое тебе ближе, всегда должен быть второй план. Ненавязчивый, не сразу заметный, он вначале входит в подсознание. Хорошую картину можно рассматривать всю жизнь.

Пейзаж Яблокова я купила на следующий день, потратив часть прибыли от своей книгоиздательской деятельности. Я становилась почти обеспеченной женщиной, заказав той же авторской группе новый кинороман. Сценарист, который писал роман, сказал мне, что он видел Хренова и тот просит о встрече. Я согласилась. Мы встретились в центре на Тверской в одном из теперь уже многочисленных кафе.

Хренов в ковбойке, заправленной в китайские полотняные брюки, в стоптанных сандалетах, с пластиковой папкой в руках ждал меня у входа в кафе. Сегодня даже студенты не позволяют себе приходить в таком виде на встречу с работодателем, я не сомневалась, что он будет просить у меня денег или помощи в устройстве на работу.