Валентин Черных - Воспитание жестокости у женщин и собак. Сборник

Японский чиновник глянул на его декларацию и о чем-то спросил. Бурцев на всякий случай перед поездкой выучил одну фразу по-английски. Жена эту фразу — «Ай дон-т спик инглиш» — записала ему русскими буквами в блокнот. Бурцев так и сказал, что он не говорит по-английски, заглянув для верности в блокнот. Но чиновник ткнул рукой в один из незаполненных пунктов декларации. Бурцев пожал плечами. Он знал свою особенность: в трудные моменты он переставал соображать. Это началось еще в школе, когда он стоял у классной доски и не мог сообразить, как решить уравнение. Он даже переставал слышать подсказки, не слышал — и все, в голове нарастал гул, он потел и ждал конца унижения. Все ведь заканчивается.

Чиновник что-то сказал в переговорное устройство и потом отодвинул его в сторону. К Бурцеву подошел другой чиновник и обратился к нему по-французски, потом по-немецки, потом то ли по-испански, то ли по-итальянски. Бурцев молчал. Потом японец сказал резко и отрывисто молодому, и тот набрал номер телефона. «Пожилой японец, наверное начальник, ненавидит нас, — подумал Бурцев. — Он же проиграл войну нам». Но, присмотревшись к пожилому и прикинув, что после войны прошло больше сорока пяти лет, он признал, что этот японец родился уже после войны, как и он, Бурцев.

К Бурцеву подошел еще один чиновник и попытался с ним заговорить то ли по-польски, то ли по-чешски. Бурцев молчал. В эти минуты он подумал, что, может быть, русских считают такими несговорчивыми потому, что мы не можем объясниться ни на одном языке. Курить хотелось нестерпимо. Бурцев отметил, что один из чиновников вышел в зал и закурил. Бурцев достал сигарету, подошел к стеклянной перегородке и, опасаясь, как бы не расценили его выход как попытку к бегству, закурил. Одним боком выставил свое тело в зал, оставив другую в каптерке. Но на него уже не обращали внимания. Он закурил, несколько раз затянулся, загасил сигарету и положил окурок в карман. Урна стояла в нескольких шагах, почему-то вспомнилось: шаг в сторону — стреляю без предупреждения. Так было в наших лагерях, может быть, у японцев тоже строгие порядки. Они такие же, как мы, — азиатчина. И тут он увидел Шишова.

— Семен Иванович, в чем дело? — спросил он.

— Я чего-то не понимаю, — ответил он, хотя, наверное, надо было сказать: «Я ничего не понимаю».

Шишов спросил у чиновника, тот протянул декларацию Бурцева, и Шишов что-то в нее вписал. Японцы заулыбались. Оказалось, что надо было вписать название фирмы, которая их принимала. И японские таможенники улыбались, и представители фирмы — два молодых японца, хотя в Японии в отличие от нас все были японцами. И Бурцев тоже стал улыбаться. Японцы объяснили, что переводчик будет завтра во время переговоров, перевел ему Шишов. «Ничего, до завтра продержусь и без разговоров». Он решил, что не будет прибегать к помощи ни Шишова, ни Серегина.

Они вышли из здания аэропорта и мгновенно попали во влажную обволакивающую духоту. Все наоборот: у нас выходишь из тепла дома на холод, здесь — из холода кондиционеров в тепло улицы. Пока подогнали микроавтобус и погрузили чемоданы, он взмок. В автобусе работал кондиционер, и Бурцев начал просыхать от пота. Серегин и Шишов что-то обсуждали с японцами по-английски, а он от всего пережитого, от переходов с холода в жару и с жары в холод, будто то парился, то нырял в холодную воду, совсем ослаб и уснул. Проснулся он уже в Токио, глянул на часы — ехали они почти два часа.

В гостинице представители фирмы выдали им конверты с суточными и раскланялись, пожелав отдохнуть после утомительного перелета. Перед тем как разойтись по номерам, Шишов предложил посмотреть на ночной Токио и поужинать. Договорились встретиться у входа в гостиницу через полчаса.

Номер оказался маленьким и душным. Бурцев попытался открыть окно. Форточки на окне не было, диковинное никелированное устройство, похожее на ручку для открывания окна, не поддавалось. Он оттягивал вверх, жал, потянул вниз и, обливаясь потом, вышел в коридор подышать. В коридоре было явно прохладнее. Если у них в автомобилях кондиционеры, то в номере должен быть обязательно, решил Бурцев, и начал обследовать номер.

Возле кровати он обнаружил пульт с десятком кнопок и стал нажимать. Загорелся свет настольной лампы, свет на потолке, свет ночника, включилось радио. В номере было по-прежнему душно. Надев очки, он попытался разобрать надписи на пульте — написано было по-английски — и ничего не понял. Бурцев перевел рычажок на пульте, и вверху тихо заурчало, но пошел еще более горячий воздух. Потом разберусь, решил он. Он вошел в ванную, разделся. Только холодной водой, только холодной. Он еще ни разу в жизни не хотел так облиться холодной водой. Но в ванной не было привычных рукояток смесителя. В кафель было вделано колесо с делениями, как на замке от сейфа. Он осторожно повернул колесо — и на него обрушился поток кипятка. Бурцев выскочил из ванной, решив больше не рисковать. Сполоснулся над раковиной, переменил рубашку. Можно, конечно, было идти без пиджака, но куда положить деньги и паспорт? Из заднего кармана брюк могут вытащить запросто, а кармана на рубашке не было. Бурцев надел пиджак и повязал галстук.

Шишов и Серегин, в рубашках с короткими рукавами, легких брюках, матерчатых туфлях, с маленькими кожаными сумочками, которые у нас почему-то обозвали педерастками, уже ждали его внизу.

Серегин осмотрел его чешский темно-серый костюм — сорок процентов шерсти, шестьдесят — лавсана, — предупредил:

— Зажаритесь.

— Пар костей не ломит, — ответил Бурцев. Не будешь же объяснять, что у него не оказалось летних штанов и такой «педерастки». Бурцев предпочитал портфели, большие, кожаные. Не брать же портфель, чтобы положить туда бумажник и паспорт.

Они вышли из гостиницы и сразу окунулись в духоту. Он взмок, пока дошли до метро. В метро было прохладно. Шишов быстро разобрался в схеме метро. В токийском метро не оказалось привычного московского кольца, с которого можно попасть на любое ответвление. Японцы разделили метро на линии, они находились на серой линии.

Проезд в метро стоил сто сорок йен. Бурцев перевел йены в доллары, получилось чуть больше доллара, потом доллар перевел на биржевой курс, и оказалось, что поездка на метро стоила несколько дней его работы. Если бы он был один, то тут же бы вернулся в гостиницу, но Серегину и Шишову очень хотелось посмотреть на ночную японскую жизнь. Суточные фирма им выдала купюрами по тысяче йен. Кассира, который бы менял деньги, в метро не оказалось. Шишов бесстрашно сунул в щель автомата бумажную кредитку, и автомат отсчитал сдачу. Бурцев тоже сунул кредитку в щель, решив, что если не получит сдачи, то вернется в гостиницу. Но автомат выдал билет и отсчитал сдачу. И ему сразу стало хорошо: он ведь почти распрощался с этими деньгами.