Александр Беатов - Время дня: ночь

— Эй! Ты! — завопила нянька, присматривавшая за больными. — Твово добра ещё не принесли!

— У мене тута еда была… — сказал Николай. — Я исть хочу!

— Иди сюды! Щас нальють борща.

Николай медленно, как тень, отошёл от холодильника, побрёл следом за нянькой.

Съев суп, он снова направился к холодильнику. Открыв его, начал искать ту еду, которую когда-то приносила ему жена, но которую он съел уже месяц назад, будучи ещё в другой палате. Он знал что еды здесь быть не могло, но одновременно что-то подсказывало ему искать её, и он старался найти то, что от него требовал его внутренний голос, хотя и знал, в то же самое время, что ничего найти не получится. Главное же был — сам процесс поиска. Каким-то интуитивным чутьём он понял это и старался исполнить повеление открывшегося ему знания, подобно какому-то императиву в борьбе за выживание.

— Тебе сказали, — снова услышал он за спиной, — Твово тута ничяво нету!

— Я исть хочу, — сказал он.

И ему дали второе блюдо: пюре, с двумя зелёными котлетами.

Съев блюдо, Николай снова направился к холодильнику и продолжал повторять своё "я исть хочу" каждый раз и теперь всегда, даже когда врач заговаривал с ним о его состоянии здоровья и о том, что он думает о своём нашедшемся сыне.

В этот день, когда его перевели в новую палату, накормили борщом и зелёными котлетами с пюре а потом насилу отвели от холодильника, дали проглотить таблетку транквилизатора и уложили в постель, Николай чувствовал себя неспокойно, но в то же время, как на войне, необыкновенно трезво…

Дядя Коля закрыл глаза… Всё, что произошло во время процедуры, удивительным образом запомнилось. И он даже знал теперь, что в другой раз сумеет не потерять из вида светлую звезду в окружающем мраке бездны.

"Ты найдёшь то, что я обещал, под матрацем…" — вспомнил он вдруг услышанные в другом мире слова.

Пока в палате никого не было, он стал проверять свою постель. Заглянул под кровать, увидел свои тапки. Слез на пол, приподнял матрац — и, действительно, тут же обнаружил школьную тетрадку, с таблицей умножения на обороте. Тетрадка была исписана мелким почерком. Открыв одну из страниц наугад, он прочёл:

"Я — Свет, который на всех. Я — всё: всё вышло из Меня, и всё вернулось ко Мне. Разруби дерево, Я — там; подними камень, и ты найдёшь Меня там".

Автобус зарычал. Двинулся прочь, оставив вне времени Сашу и Люду на незнакомой просёлочной дороге, у столба, с указателем на литовском языке, гласившем: "Paberze". Уже солнце было над головой. В его зное чувствовалось скорое лето. Шоколадные борозды слегка подсохшей колеи приглашали направиться через поле, намекая на единственный выход из положения. В тишине, проступившей из растворившего автобус пространства, зажурчал в небе жаворонок. Единство земли и воздуха ещё не было расторгнуто зноем. Но едва позеленевший неподвижный лес, за дорогой, уже знал о близком конце юности и терпеливо ждал своего часа, несмотря на остановившееся время. Преждевременная усталость, блаженная лень, жизнеобильная ранняя вечность завораживали, умиротворяли, звали прикоснуться к земле, заснуть и умереть, растворившись в райской природе. Лишь факт существования дороги звал к движению, понукая верить в необходимость жизни.

Дорога вела вверх, на самую середину гигантской коричневой подушки. Достигнув её высшей точки, путники увидели перелески полей, с одиноким хутором, в виде добротного амбара, дома, с забором и залаявшей собакой. У забора возился с чем-то человек. Приблизившись, Саша спросил по-русски, как пройти к церкви. Мужчина, уже раньше разглядевший шедших по дороге, даже не поднял головы, продолжая что-то делать руками у самой земли, под забором. На крыльце дома продолжительно-напряжённо всматривалась в прохожих старуха, лет сорока пяти. Не дождавшись ответа, молодые люди двинулись дальше.

— Дикость какая-то! — заметила Люда, когда они отошли метров на сто. — Наверное, по-русски не понимают. Или не хотят понимать.

"Они просто здесь живут", — подумал Саша в ответ, но ничего не сказал.

— Слава Иисусу Христу! — приветствовал он лысого человека, в чёрной рясе, появившегося на крыльце прицерковного домика, к которому путники приблизились пол часа спустя.

— А! Заходите! Заходите… — с радостью ответил хозяин и сразу же, ничего не спрашивая, начал показывать своё жилище, объяснять, что и где находится, какой у него распорядок дня.

Через кухню, все четыре стены которой были сплошь закрыты коллекцией старинных медных кастрюль, тазов и прочих поварских принадлежностей, священник провёл гостей в довольно просторную гостиную; далее — в небольшую комнату, с камином и книгами. Затем он вернулся назад, показал кладовую комнату, с запасами еды, разложенной по полкам, свою комнату, примерно такого же размера, как гостиная, тоже, со множеством книг; нашёл несколько на русском языке, отдал их Саше, быстро вывел назад, извинился, сославшись на строгий режим и время, предназначенное для сна и… закрыв дверь перед гостями, остался в своей комнате.

В доме стояла та же тишина, что окружала весь хутор. Не зная, что делать, молодые люди начали осматривать необычную обстановку, которая состояла полностью из самодельной мебели. Поражало обилие труда, времени, мастерства и кажущейся лёгкости исполнения каждого предмета. Во всём чувствовалась целеустремлённость, даже утилитарное назначение, ради которого была создана та или иная вещь: будь то полка, шкаф, стол, подсвечник из латуни. Особенно — подсвечники… Они были всюду… Их было множество. И Саша вспомнил, что Санитар говорил, что отец Станиславас сам изготавливает их и обязательно дарит каждому гостю на память. Всё выглядело просто и незатейливо. И в то же время удивляло то, что всё это сделал своими руками одинокий человек…

"Ради чего?" — спрашивал себя Саша, обходя дом. — "Зачем ему всё это нужно?" — И ответа не находил.

У них была с собой кое-какая еда. Тем не менее, Люда, обнаружив в кладовой корзинку с яйцами, стала готовить яичницу. Саша вышел из дому.

За оврагом, в трёхстах метров он увидел кладбище. Слева, через дорогу, огибавшую дом священника, сельская церковь будто бы не вмещалась в её лёгкую ограду. Саша направился было туда, но вышла Люда и сообщила, что еда готова.

В пять часов священник вышел из своей комнаты и позвал всех в церковь.

— Обычно люди приезжают ко мне для реколлекции, — сказал он, вошёл в храм, преклонил колени у алтаря. Молодёжь последовала его примеру. Отец Станиславас замер в молитве, будто вовсе забыл о своих подопечных. Это продолжалось довольно долго, минут пять, за которые ноги у Саши начали ныть, и в голове засвербило: "К чему эта показуха?"