Луиджи Малерба - Римские призраки

Джано продолжает писать, а я с некоторыми пропусками с трудом продолжаю расшифровывать, и делаю открытие, что Мароция (явно же, это Кларисса), жена Джано (в книге его зовут Буби), узнает благодаря тому анекдоту, что ее муж тайно встречается с Таней (Валерия), женщиной похотливой и распутной. Таня рифмуется со словом путаня (это что, нарочно?). Странно, но если судить по книге, Мароция — Кларисса якобы узнала о связи Буби с Таней и все это молча переносила, потому что и у нее была связь вне дома, то есть вне супружеской постели, с неким Дзурло — смешное какое имя, вышедшее из-под ядовитого пера Джано, безусловно имеющего в виду Занделя. Смешное имя для человека — Дзурло, но должна сказать, что имя Буби подходит больше собаке, чем такому архитектору-урбанисту, как Джано.

Этот роман — откровенная месть автора, который понял, что, делая упор на сходство ситуаций, ему удастся закрутить тарантеллу, напичканную эротическими адюльтерными пустяками. И это, на его взгляд, буржуазный роман, — в какой-то момент он даже так его называет, — и это его герои? Сплошные призраки. Римские призраки, бродящие по долине словоблудия. Вот так он представляет себе наше общество, пусть даже буржуазное, все состоящее из дурацких сексуальных контактов и анекдотов? Во всяком случае, реальная действительность отличается и большей умеренностью, и достоинством, но когда ее переносят на бумагу, она часто становится невыносимой. Эта книга не столько портрет нашего буржуазного общества, если судить по тем немногим страницам, которые мне удалось прочитать, а портрет автора, Джано, и его, искажающих действительность, убогих взглядов. Да, к сожалению, я говорю именно о своем муже.

Нескольких страниц мне хватило, чтобы принять решение никогда больше не заглядывать в эту непристойную тетрадь. Жаль, что я ее вообще открыла.

Сколько других мыслей роится у меня в голове, когда я вспоминаю о Корсике. Черт бы его побрал, этого Занделя, чтоб он провалился в африканское болото, кишащее комарами и шершнями, чтоб его ужалила в нос гремучая змея, чтоб ему на голову наложил гигантскую кучу дерьма бегемот. Эти образы захватывают меня, и я в конце концов начинаю отдавать себе отчет в том, что мои мысли устремляются в опасном направлении: это безотчетное желание Занделю нехорошего конца. Тайное желание. Я даже написал некролог, думая, что когда он умрет, у меня его попросят. Такие некрологи в газетах называют «крокодилами» и держат их наготове для лиц очень старых и очень больных Но весь яд, накопившийся у меня внутри, уже вылился более чем в три десятка страниц, посвященных его вероятной кончине. Рассматривайте их как «крокодила». У покойников больше запросов: их всегда нужно хвалить, а вот на моих страницах не найдешь дюжины добрых слов. Так что придется вставить их то здесь, то там в мою книгу.

В современном романе можно найти всего понемногу. Я даже думал упомянуть один эпизод из Евангелия от Иоанна: тот, где торговец бежит за Иисусом и умоляет его исцелить сына, которого он оставил дома при смерти. Иисус заставляет поупрашивать себя немного, но под конец говорит торговцу, что тот может вернуться домой и найдет своего сына исцеленным. Торговец отправляется домой и действительно видит сына в полном здравии. Но в какой-то момент его охватывает сомнение, и он спрашивает у жены, в котором часу сын встал с постели. Час был тот, когда Иисус сказал, что сын выздоровел. Хорошо. Торговец, недоверчивый, как и все торговцы, теперь удовлетворен, и душа его спокойна. Не знаю, как я смогу использовать этот эпизод из Евангелия, но поскольку он уже написан, оставлю его пригвожденным к странице, а потом решу, убрать ли его или как-нибудь приспособить к моим персонажам. К умирающему Дзурло, чудом спасенному моим текстом. Я — в роли Иисуса.

Это как же? Меня мороз по коже подирает, но я не сдаюсь. Если Зандель отравится ядом змеи, если он не выдержит африканского болота или умрет, задохнувшись в дерьме бегемота, виной тому будет все-таки змея, такое же порождение природы, как и гиппопотамы, комары и шершни. Я же не выдумал гремучую змею, не придумал африканское болото с малярийными комарами и шершнями. Я-то тут при чем? А если Дзурло умрет, что поделаешь?

К сожалению, остается ограничиться пожеланием ему смерти, но от одного пожелания не умирают. Сколько людей желают смерти другому человеку? Число их так велико, что если бы эти пожелания исполнились, то могла бы сократиться перенаселенность земного шара. Главное, что для удовлетворения моего желания не надо Дзурло резать ножом или пускать ему пулю в лоб. В общем, я не убийца, и нет у меня никакой настоящей тяги к смертоубийству. Строго говоря, у меня это просто жалкие виртуальные пожелания, отступающие перед временем, необходимым для их исполнения, но они дают мне хоть какое-то удовлетворение, найдя свое место на странице.

Буржуазный роман. Персонажи, которые, несмотря ни на что, принадлежат к роду человеческому, и я предпочитаю дать им возможность умереть естественной смертью.

В тот день на Корсике Зандель понял, что я хотела бы вернуться в наше бунгало, а не снимать трусики, чтобы окунуться в бассейн, но в конце концов подчинилась служителю, который навязывал мне законы племени. И я сразу же окунулась, чтобы унять смущение и не угодить тем, кто смотрел на меня, как смотрят на женщину, которая, стесняясь, старается прикрыть свой «кустик» рукой: мол, хотелось бы знать, что делает такая странная в деревне нудистов?

Зандель затеял изощренную игру и сумел своим рассказом возбудить Джано, выдав его жену за неизвестную прекрасную голую девушку. Нет, Джано ни за что не смог бы представить, что Зандель говорит о Клариссе, которая находилась тут же и притворялась, будто ей скучно. А может, он как раз все и понял? Надо сказать, что у Джано глубочайшая наивность сочетается с гениальной интуицией. Особенность Занделя — умение делать мне комплименты на грани приличия, но всегда с особым изяществом и иронией, нацеленной на Джано, который воспринимает их за этакую светскую игру, быть может, даже с некоторой гордостью: как же, его жена пользуется таким большим успехом. Словно комплименты при свете дня — своего рода страховой полис, исключающий адюльтер.

Зандель, ясное дело, получал удовольствие от словесного эксгибиционизма. И вот теперь, пользуясь алиби анонимности, он превозносил эту красивую и чувственную девушку, как какую-нибудь греческую статую. Но тут его перебил Джано, объяснив со свойственным ему педантизмом, что в действительности древние греки восхищались главным образом красотой мужского тела, а не наготой женщин. Действительно, в классической скульптуре обнаженными изображены почти всегда мужчины — взять хотя бы бронзовые скульптуры, найденные в море близ Риаче, — тогда как женщины обычно щедро задрапированы, исключение составляют только богини: эти тоже обнажены, как и мужчины.