Шон О'Фаолейн - Избранное

Вскоре я начал думать, что он никогда не уедет обратно в Штаты. И почему она застряла в Дублине? Почему то есть откладывались наши поездки, поиски его корней? Она бесследно исчезала на неделю, и когда я спрашивал, где ее черти носили, чем она занималась — не знает она, что ли, что мне без нее одиноко и тревожно? — она надменно щурила свои голубые глаза и говорила: «Дела». Мне, конечно, мерещилась только одна причина ее отлучек, хотя он, собственно, пропадал сам по себе; я надеялся, что он наконец-то уехал, а потом встречал его на улице, один раз в темных очках, и когда я помахал ему рукой, он меня не заметил — или притворился, что не замечает. Однажды она все-таки вернулась с открытием. На кладбище в Корке, почему-то называемом Ботанический Сад, она обнаружила могильную плиту некоего Джеймса Янгера и его возлюбленной жены Брайди; а в кладбищенском архиве отыскались данные об их местожительстве и происхождении, годы рождения и смерти: 1870–1946 и 1875–1945. Я сразу понял значение этих дат; оказалось, что она его тоже понимает. Она объяснила в открытую:

— Мы очень близко подошли к младенчеству отца нашего Боба-два, Джимми Янгера. Как ты, наверно, помнишь, его отправили в Ирландию к деду с бабкой, и он прожил у них до конца войны, до 45-го. Брайди Янгер умерла, заметим, в 45-м. Муж ее — годом позже. Куда было девать мальчонку? Старик Стивен говорил, что он взял его к себе — «естественно», раз Джимми, по его словам, его собственный сын от Кристабел Ли.

— И ты ему веришь?

— Да нет, верить выдумкам Стивена уже не приходится, но дело за доказательствами. Надгробие деда и бабки Джимми само по себе мало что доказывает.

— А почем ты знаешь, что под этой могильной плитой лежат те самые Янгеры?

— Я просмотрела отчетность по Акту об обязательной прививке оспы за 1863–1879 годы. Деду эта обязательная прививка была сделана в городе Лисморе на Блэкуотере, то есть, сам понимаешь, совсем неподалеку от Каслтаунроша. Я прогостила там в свое удовольствие денек-другой, расспрашивая о Янгерах. И надумала заодно уж проверить в Корке, была ли оспа привита малышу Джимми Янгеру.

— Оспа ему не была привита, — вдруг проронил я.

— Как ты сказал? — встрепенулась она.

— Я спросил. Оспа ему не была привита?

— Я правильно догадалась. Когда деду прислали ребенка, он тут же повел его на прививку. В регистрационных записях 1941 года значится мальчик Джеймс, сын Роберта Янгера, проживающего по адресу Шеффилд-авеню, 10, Фулем, Лондон. Прививку сделал Патрик Хейс, офицер медицинской службы.

Дальше я не посмел расспрашивать.

Боб-два уехал-таки в Соединенные Штаты, а она все копалась то в Генеалогическом ведомстве, то в Таможне. Над чьей корпела родословной? Только в марте решила она расширить розыски. Разве любовь бывает такой бестолковой? Потом-то эта задержка объяснилась очень просто — оказывается, он сначала хотел посмотреть, будет ли взрастать его генеалогическое древо ее попечениями. Потом он открыл на ее имя крупный счет в местном отделении Чейз-Манхаттан-банка и разрешил расходовать на поездки сколько понадобится, буде таковые, по ее мнению, «плодотворны». (Вот и делец, а хороша бестолковщина!) Помню, с каким видом она мне это сообщила: задумчиво, в ясных глазах пусть и снисходительное, а все же презрение, мягкие губы поджаты, правда, не настолько — настолько-то никогда не бывало, — чтобы исказить нежный очерк ее пухлого рта, как бы притвора тайного святилища, светлого внутреннего мира девушки, которая упорно ищет и твердо надеется обрести веру в прошлое и в будущее. Сиянье это блеснуло въяве, когда я через несколько месяцев спросил, как ей не жалко времени на чужие забытые жизни? Она не рассмеялась. Она улыбнулась моей глупости — или своей собственной?

— Я хочу составить пятифутовый свиток жизнеописаний, уводящих все глубже и глубже в прошлое. Я уже добралась до твоего прапрадеда. Как ты думаешь, почему Янгеры оказались в этой ирландской глуши, в деревушке графства Коркского, чего их сюда занесло из Корнуолла, который они покинули еще не знаю когда, может быть, много сотен лет назад? Они служили управляющими у герцогов Девонширских, владельцев большого замка в Лисморе, на берегу Блэкуотера, за десяток миль по течению от Каслтаунроша. Прежде замком владел лорд Каслхейвен, граф Оррери, сиятельный граф Коркский, тот самый парнишечка по имени Бойл, который явился в Ирландию в шестнадцатом веке, имея за душой кольцо с печаткой и чековую книжку, — и сказочно разбогател. До него земля принадлежала сэру Уолтеру Рэли. Еще раньше — графу Мортону. Давным-давно, в седьмом столетии, здесь был монастырь, и датчане приплыли по Блэкуотеру на своих ладьях и разграбили его. Напоследок здесь закрепились герцоги Девонширские, Кавендиши; в Ирландии у них были еще четыре поместья. Твоему деду с братом как-то удалось отхватить маленький земельный участок к западу от замка, у самой границы Коркского графства. — (Подразумевались мой дядя и отец, любители ставить шестипенсовики на мух, загадивших окна их кабака.) — Они на пару открыли в Каслтаунроше свое заведение: кабак пополам с мелочной лавкой. Меня это особенно заинтересовало: Каслтаунрош почему-то напомнил мне Банахер и старый дом в Угодье ффренчей, куда я ездила девчонкой к матери на отдых. Или лучше сказать, — ехидно поглядев на меня, — чтобы рассеять ее одиночество? Хорошо бы построить обратную перспективу прошлого — воскресить память о нем, былые традиции, семью, вывести родословную, пусть не мою, пусть чужую. В поисках Янгеров я напала на след семьи ффренч и дошла аж до лондонской родни моей бабушки Аны ффренч.

Я завистливо слушал: мне бы хоть десятую долю этого знать о собственном прошлом! — и, под влиянием ее живого интереса к своим и его предкам, я впервые понял и прочувствовал, до чего важно Бобу-два выяснить все что можно о своем отце, о Джимми, и мне одновременно хотелось отдать ему Джимми — и оставить себе своего сына, ветвь моего древа, мое повторение. Так что, когда мы наконец снялись с места и поехали сначала в Лондон — остановились мы в гостинице «Кадоган», той самой, где был арестован Уайльд, — мне было ничуть не менее важно снова увидеть дом Аны в Кью, чем ей перекапывать архивы Сомерсет-хауса; правда, она сразу принялась меня расспрашивать, где я в Лондоне жил да почему я не женился, да разве мне не хотелось завести семью, да где здесь жил мой брат; и любопытство ее было мне лестно, однако я его не поощрял, чтобы не открывать доступа к своей сокровенной сути: ведь если исчезнет хранительный кокон тьмы, если все станет видно насквозь, то что останется от меня — от любого мужчины, от любой женщины?

— Я начинаю понимать, — сказала она мне однажды, — что за радость писать чью-то биографию и шаг за шагом, от слова к слову, от буквы к букве вникать во внутренний мир людей, прежде знакомых тебе только по имени. Вчера это стало мне особенно ясно: я просматривала письма близких друзей к моей матери в самую яркую пору ее жизни.