Шон О'Фаолейн - Избранное

— Будьте добры, соедините меня с мистером Уильямом Мейстером. Он проживает здесь в отеле.

Кошачьи коготки? Какой, однако, участи я избежал! Что это будет за женщина через двадцать лет! Сколько раз она разведется?

— Алло! Кто говорит?

— Меня зовут Боб Янгер. Я разговаривал с вами вчера из Хьюстона по просьбе нашего общего друга. Помните?

— Помню.

— Она только что звонила мне с новостями, которые просила передать вам. Все в порядке. Он скоро почти совсем оправится. Ни вам, ни мне, то есть, собственно, никому из нас троих больше нечего волноваться. У него повреждена память, и он начисто забыл, что произошло.

— Так?

— Вот и все. Я лишь исполняю поручение нашего юного друга. Я, впрочем, хотел предложить вам распить в нижнем баре аперитив перед обедом. Так сказать, отпразднуем?

Пауза, то есть человек раздумывает.

— Вы откуда говорите?

— Из гостиницы «Билтмор» в городе Нью-Йорке. Комната 253. А у вас какая комната?

— 365. Легко запоминается. Наш… мой обычный номер. У меня нет сведений от мое… нашего друга. Давайте действительно выпьем, как вы сказали, в нижнем баре. Я буду там через три минуты. Вы меня легко узнаете. Рост шесть футов один дюйм. Высокий. Седоватый. В квадратных, слегка затемненных очках.

Он вошел. Красивый, лысеющий, горбоносый, немного сутулый, может быть, от давнего обыкновения пригибаться к людям ниже ростом, а скорее — привык гнуться за письменным столом. Окончил Нью-Йорк-колледж, уроженец северного Ист-Сайда, отец — мелкий, но, по-видимому, вполне зажиточный фабрикант. По телефону он разговаривал так лаконично и отрывисто, что я ожидал увидеть властного человека с грубоватыми манерами. А он был приятен, если не дружелюбен, предупредителен без искательности: вероятно, чувствовал себя гораздо старше моего, шутка ли, два раза женат. Я ему, конечно же, казался юнцом. Во времена былые его манеры назвали бы благовоспитанными. Он был в сером костюме и серебристом галстуке. Волосы припомажены. В общем и целом, идеально соответствовал мечтам Кристабел Янгер о «Мужчине Постарше».

Мы выпили за здоровье друг друга и без тени смущения завели разговор о ней.

— Я знаю, Крис сказала вам, что мы обручились… Да, это вас вполне могло удивить. Еще бы, я же в два раза старше. Но как раз такие события, вчуже всегда довольно странные, очень даже случаются… В самом деле, чрезвычайно импульсивная девица. Это один из секретов ее обаяния. Ирландская кровь… Ах, ну ее легкомыслие, что ни говори, восхитительно… Согласен. Она не была откровенна ни с одним из нас. Я это обдумал и могу понять… Ведь Билл ей встретился, когда у нее уже был Боб. Она немного растерялась. И она обещала поехать с вами в Европу задолго до того, как наши с ней отношения определились… Вы бы предпочли, чтоб она объяснилась начистоту? В такой сложной ситуации? При том, что она и сама была в смятении и замешательстве? Мне этого вовсе не хотелось. Вот вы говорите — вы ирландец. Я замечаю, что в таких делах ирландцы ведут себя скорее по-английски, чем по-американски. Нет! Для меня было крайне нежелательно впутываться в ваши сложности с Крис. Это могло бы связать мне руки. Видите ли, меня не устраивает эта английская установка: «пусть победит достойнейший», джентльменски-благородная установка на «порядочность», элитарная идея, будто «главное — соблюдать правила игры». Был у нас такой знаменитый тренер Винс Ломбарди; он отлично выразил американское отношение ко всякому соперничеству — спортивному, политическому, финансовому, любовному, военному, — сказав: «Выиграть — это не самое важное. Это ЕДИНСТВЕННО ВАЖНОЕ». Крис играет во все жизненные игры по-американски. Я тоже. И эту игру я выиграл.

Я спросил, доверяет ли он ей.

— То есть вы предполагаете, что я, может быть, и не выиграл? Что это только так кажется? Такого рода сомнения мне чужды. Они привозные — из Старого Света. Они уничтожают настоящее, превращая его в неверный миг перехода из прошлого в будущее. Разрушается драма жизни. Живая явь заволакивается туманом, который вы, вероятно, называете Историей или Философией. И все становится зыбко. А я живу Сейчас. До этого Сейчас, прежде, я был два раза женат. И — что верно, то верно — оба раза обманут. Но я отказываюсь верить, что два неудачных опыта оправдывают полнейший скептицизм относительно таких вечных твердынь…

— Твердынь? Вы подменяете доказательство утверждением!

— …как любовь и брак. Еще шаг — и можно впасть в отчаяние. Я верю в безотносительную, фактическую достоверность любви.

Говорил он спокойно, может быть, чуть-чуть печально, может быть, даже смиренно, и в конце-то концов просил от жизни немного. Может статься, бог и благословит напоследок этого Иова.

— Что же это за истина, — возразил я, — если она справедлива до известных пределов, а за ними не заслуживает доверия?

— Я жду от жизни лишь перипетий бытия. Я ей не доверяюсь — и она меня не обманывает.

— Вы сказали, что вас обманули две женщины. Обман предполагает доверие.

— Это случилось несколько лет назад. Сейчас я бы сказал: «Я обманулся». Все зло от неумелых слов. — Билл повернулся к бармену. — Еще два мартини, джин «Гордонз» и «Нойли Прат». Знаете разницу между индукцией и дедукцией? Первая идет от известного к неизвестному, вторая — обратным путем. В индуктивных рассказах о Шерлоке Холмсе у сыщика нет принципиальных решений, пока он не увидит следы на сырой траве, не поглядит на часы, не заметит сигарный окурок с золоченым кончиком, обвисшую сломанную ветку, пока ему не сообщат про собачий лай. Тогда он скажет: «Надо искать мужчину ростом около пяти футов шести дюймов, хромого, смуглого, возможно, цыгана, который прошел здесь после 18.45 с тяжелой ношей, возможно с трупом». Это научная индукция. Годится — курам кормиться. Подходит для решения пустячных задач; и никак не растолковывает великих загадок — таких, как любовь, ненависть, страх, алчность, предательство, зло, смерть, вера, надежда, отчаяние. Я — художник. И мне по сердцу те проповедники, которые сперва предлагают мне принципиальные решения, а затем наблюдают, как я их доказываю или опровергаю. Пусть это не научно, однако стоит для начала предположить, что совсем не пустые слова и совершенная любовь, и доброта, и зло, и доверие, и милосердие, что все это можно искать и найти — ночью, под дождем, в лесной чаще, в темноте. Такая вера — это образ жизни. Улыбаетесь? Живого подобия «Моны Лизы» Леонардо да Винчи никогда не было. Он пожелал ее и сотворил. Мне бы его веру и его ум, я бы воплощал любые свои желания.

Я сочувственно поднял стакан за его веру, хотя и прибавил:

— Это мне все-таки напоминает детскую просьбу: «Мамочка, пожалуйста, пусть это сбудется, и непременно завтра, в мой день рождения».