Юстейн Гордер - VITA BREVIS. Письмо Флории Эмилии Аврелию Августину

Подожди, и этот мир сладостен, в нём немало своей прелести, нелегко оборвать тягу к нему, а стыдно ведь будет опять к нему вернуться. Много ли ещё мне надо, чтобы достичь почётного звания! А чего здесь больше желать? У меня немало влиятельных друзей; если и не очень нажимать и не хотеть большего, то хоть должность правителя провинции я могу получить. Следует мне найти жену хоть с небольшими средствами, чтобы не увеличивать своих расходов. Вот и предел моих желаний. Много великих и достойных подражания мужей вместе с жёнами предавались изучению мудрости.

Пока я это говорил и переменные ветры бросали моё сердце то сюда, то туда, время проходило, я медлил обратиться к Богу и со дня на день откладывал жить в Тебе, но не откладывал ежедневно умирать в самом себе» {82} 82 Conf . VI, 11. [63] «Исповедь», с. 133. .

Стало быть, жизнь здесь ты, вероятно, называешь смертью. И это делаешь ты, тот, что однажды, когда мы переходили реку Арно, склонился надо мной, дабы ощутить аромат моих волос. Ты продолжаешь: «Любя счастливую жизнь, я боялся найти её там, где она есть; я искал её, убегая от неё. Я полагал бы себя глубоко несчастным, лишившись женских объятий…» {83} 83 Ibid. [64] «Исповедь», с. 133. .

Это без моих объятий, Аврелий, ты не мог обойтись, об этом мы множество раз толковали вдвоём с тобой. Ты что, не мог написать об этом? Ну да, ведь надо быть осторожным, называя имена {84} 84 Nomina sunt odiosa. Собственно говоря, имена — ненавистны, то есть нежелательны. Вероятно, взято из речей Цицерона перед Росцием. .

О подобных вещах ты также постоянно беседовал с Алимпием: {85} 85 Друг и давний ученик Августина. Родом из его родного города Тагасте, Алимпий ещё до Августина отправился в Рим изучать юриспруденцию. Позднее они вместе переехали в Милан. ( Conf . VI, 7-10). [65] «Исповедь», VI, 7-10. См. также примеч.120 Гордера. «То, что украшает супружество: упорядоченная семейная жизнь и воспитание детей — привлекало и его и меня весьма мало. Меня держала в мучительном плену главным образом непреодолимая привычка к насыщению ненасытной похоти…» {86} 86 Conf . VI, 12. [66] «Исповедь», с. 135.

На самом же деле тебя мучило то, что супружество — которое я была приучена считать самым вульгарным из отсутствия земных благ — означало бы измену мне. Не правда ли, Аврелий, не будь мы душами близнецов, не срастись мы так неразрывно и душевно и физически, чтобы оторвать нас друг от друга, понадобился бы скорее хирург, нежели мать, занятая сватовством сына? Не следовало бы нам подумать и об Адеодате, которому исполнилось уже двенадцать лет {87} .

Ты пишешь: «Меня настоятельно заставляли жениться. Я уже посватался и уже получил согласие; особенно хлопотала здесь моя мать, рассчитывая, что, женившись, я омоюсь спасительным крещением…» {88} [67].

И вот она явилась ко мне. Я не забуду то утро, когда Моника внезапно предстала в моей комнатке, пока я умывалась. Ты только что ушёл в школу риторики и должен был пробыть там целый день. Мне приказали немедленно убираться прочь. Всё уже было подготовлено — дорога домой в Африку, куда в тот самый полдень следовал целый караван. Потому что ты успел уже посвататься и. получил согласие. Ну а родители девушки поставили условие, чтобы я как можно быстрее была удалена от тебя. Я подумала, что Моника теперь отомщена за то, что произошло, когда мы в ту ночь уехали от неё в Карфагене. Здесь нам словно бы обеим пришлось испытать, кто из нас сильнее. Но она сказала, что ты препоручил ей заставить меня уехать, так как не в силах был сделать это сам! Есть ведь и такие крестьяне, которые не в силах заколоть своих собственных ягнят! И я поверила Монике, в чём и заключалась моя трагическая ошибка {89} ! Ибо тебе, должно быть, пришло в голову, что я была этакая трагическая женская фигура, словно выступившая из тоги Еврипида {90} . Мне ради любви небесной изменил мой собственный муж! Так оно и было, Аврелий, так точь-в-точь оно и было! {91}

Я поверила, что слова Моники были переданная мне твоя воля: нынче же ехать домой в Карфаген, где мы однажды встретили друг друга под смоковницей. Только потом, когда мы снова увиделись в Риме, ты смог поклясться мне, что меня отослали помимо твоей воли и что ты даже не знал об этом.

Моника, кроме того, передала мне твою просьбу — дать обет, что я не буду знать никакого другого мужа. Я истолковала это как знак того, что ты ещё не принял окончательного решения и что, возможно, нам ещё доведётся снова обнять друг друга. Зачем Монике понадобилось говорить что-либо в этом роде, для меня по сей день огромная загадка, ведь я была так уверена, что в голове у неё одна-единственная мысль — убрать меня с дороги. Произнесла ли она эти слова, чтобы чуточку проще было заставить меня уехать? А может, она думала, что мне легче будет дозволить окрестить себя, ежели я не найду другого мужчину, чтобы жить вместе с ним. Но вскоре я получила письмо от тебя, а в нём ты так сердечно молишь меня не отдаваться другому. И всё-таки пишешь, что из этой твоей женитьбы, пожалуй, ничего не выйдет. Но важнее всего!.. Твоё письмо из Милана заканчивается следующими словами: «Мне недостаёт тебя, Флория! Флория, мне недостаёт тебя!»

Адеодата ты в тот злосчастный день взял с собой в школу риторики, мне не дозволили даже обнять его в самый последний раз, ведь надо было упаковать вещи и уехать от мужа и ребёнка. Таким образом я всё своё взяла с собой {92} .

Я не поступила, как Дидона, Аврелий, стало быть, я слишком многое пообещала тогда под сенью смоковницы. Даже если бы здесь был тогда со мной Адеодат, я не поступила бы и как Медея {93} . Однако я уехала.

ТЫ ПИШЕШЬ, КАК ИСТОВО Моника радела ныне о твоей женитьбе: «Я посватался к девушке, бывшей примерно на два года моложе брачного возраста, а так как она нравилась, то решено было её ждать» {94} [68].

Я чувствую себя слегка разочарованной, ибо ты не уделяешь даже такую малость, как одна или две фразы своим мыслям или мнениям о том, что твоя матушка взяла это дело в собственные руки и отослала меня прочь, меж тем как ты был в школе риторики вместе с Адеодатом. Ты вернулся в пустой дом. А я — та, что вместе с тобой проделала весь путь из Африки, — я была отослана прочь! Я, Аврелий, та, что вместе с тобой переходила мост через реку Арно… меня больше не было. Ты пишешь только: «Оторвана была от меня, как препятствие к супружеству, та, с которой я уже давно жил. Сердце моё, приросшее к ней, разрезали, и оно кровоточило. Она вернулась в Африку, дав Тебе обет не знать другого мужа и оставив со мной моего незаконного сына, прижитого с ней. Я же, несчастный, не в силах был подражать этой женщине: не вынеся отсрочки — девушку, за которую я сватался, я мог получить только через два года, — я, стремившийся не к брачной жизни, а раб похоти, добыл себе другую женщину, не в жёны, разумеется. Болезнь души у меня поддерживалась и длилась, не ослабевая и даже усиливаясь этим угождением застарелой привычке, гнавшей меня под власть жены» {95} [69].