Михаил Чулаки - Прощай, зеленая Пряжка

— И больше ничего, Виталий Сергеевич. Честное слово!

— Зачем же больше. И так досталось.

— Я знаете, что подумала?

— Что?

— Жалко, что я не актриса. Это очень тяжело, то, что случилось, но зато такой жизненный опыт! Больше нигде не наберешься. Только мне ни к чему. А если бы актриса, она бы потом лучше играла. Я и сама чувствую, что от всего этого стала умнее.

Только этого не хватало! Господи, когда сам больной чувствует, что изменился, это же так типично для шизофрении! Но ведь такое потрясение может и на самом деле прибавить опыта?!

— Знаете что, Вера, вы только этого никому кроме меня не говорите, хорошо? Вас будет профессор смотреть, и ему не говорите! Он вас спросит, как вы сами чувствуете, изменились после болезни или нет? И вы скажете, что нет, не изменились. Хорошо?

— Хорошо. А почему?

— Потому что я-то понимаю, что вы имеете в виду: от того, что вы увидели такое, что обычно никто не видит, у вас прибавилось жизненного опыта, правда?

— Ну конечно.

— Я-то вас уже знаю и понимаю. А профессор может подумать другое: что от самой болезни изменился ваш характер. Поэтому не говорите.

— Хорошо. А зачем смотреть профессору? Ведь я уже выздоровела.

Вот и дошли до самого трудного места в объяснении. Придется все-таки объяснить Вере, что дело серьезнее, чем она думает. И чуть-чуть обидно, что она уже торопится уйти, торопится расстаться. Ему-то показалось…

— Понимаете, Вера, у вас закончился приступ болезни. Это очень хорошо. Но теперь нужно думать о будущем, нужно постараться, чтобы такой приступ не повторился. А для этого, возможно, придется еще продолжить лечение.

Вера не сразу ответила, было видно, ей нужно решиться, и она все же решилась:

— Вы не подумайте, Виталий Сергеевич, я вам очень верю, и я рада, что вы меня лечите, но раз я стала здравой, здесь мне будет трудно. И страшно, когда начинают кричать! А нельзя, чтобы вы же меня продолжали лечить, только дома?

Виталий очень обрадовался такой просьбе, хотя и должен был отказать.

— Нет, Вера, это такое лечение, которое возможно только в больнице. Ну а в новой палате вам будет полегче. Читайте, гуляйте. Я вам дам свободный выход, есть у нас такое новшество. В пределах больницы, но все-таки можно пойти в сад, посидеть одной, когда очень здесь надоест. Я понимаю, что здесь тяжело вам, но уж если лечиться, то лечиться.

— Я же не возражаю, Виталий Сергеевич, я же понимаю, что вам лучше знать.

— Ну и хорошо. Хотите, в честь начала жизни в новой палате книгу вам какую-нибудь раздобудем?

— Хочу.

— Давайте сходим в библиотеку.

Можно было какое-нибудь чтиво раздобыть и в отделении: по рукам среди больных вечно ходили какие-то немыслимые затрепанные детективы, обычно с оторванными обложками, но Виталий решил повести Веру в больничную библиотеку. До сих пор он никогда не водил туда больных, да и никогда не видел там больных, ну и плевать! То есть там существовал специальный фонд, откуда и брались затрепанные детективы, но за ними приходили культсестры — есть и такая должность — и брали книги оптом.

Они спустились по лестнице, прошли по нижнему коридору, стали подниматься по другой. Сверху послышалось щелканье замков, открывание двери — и сразу топот, свист, гармошка, — дождь кончился, и четвертое отделение выходило на прогулку. Вера прижалась к перилам, а вниз уже катила толпа. Впереди, как полагалось, два медбрата, но это мало упорядочивало шествие. Хриплый голос орал частушку:

Четвертое поравнялось с Виталием и Верой.

— Привет, девочка! — прервал частушку гармонист. — Ты с какого? Приходи в гости, мы без вас соскучились.

И дальше:

Виталий стоял, заслоняя Веру, чтобы больные с четвертого не могли до нее дотронуться.

Толпа прошла. Сверкнула белым халатом замыкавшая шествие толстая санитарка.

— Страшно мне рядом с ними, Виталий Сергеевич! А вам не страшно работать?

— Да ну что вы. Просто несчастные люди.

— Я ведь тоже лезла драться. А если такой здоровенный?

— Это у «скорой» бывают иногда ситуации, когда вот такой бредовый — и с ружьем! А у нас — тишина и порядок.

— «Тишина»!.. Нет, вы смелый. Я бы боялась.

За все время работы Виталий только один раз подвергся нападению, и то чисто анекдотическому: толстущая органичка Зоя Рыбаева набросилась на него с объятиями. Но он не стал слишком упорно разубеждать Веру в своей смелости.

— Вот мы и пришли, — Виталий пропустил Веру вперед, и они вошли в библиотеку.

Библиотека помещалась в низком сводчатом зале прямо над актовым залом больницы. Когда-то больница называлась в честь святителя Николая Чудотворца, и в теперешнем актовом зале находилась церковь — богослужения тоже входили в арсенал лечебных средств; от бокового придела отсекли верхнее пространство и устроили там библиотеку, на антресолях, так сказать. Виталий не удивился бы, если бы сквозь побелку проступил бы на потолке какой-нибудь святой. Близкий потолок давил, но переполненные книгами полки, яркие журналы на просторном столе — все это делало помещение вопреки архитектуре даже праздничным. Библиотекарша Анна Сергеевна восседала за столом, на котором по краям возвышались высочайшие стопы книг, грозя каждую секунду обвалиться и засыпать старушку. За последний год Анна Сергеевна сделала головокружительное восхождение во внутрибольничной иерархии; раньше на нее почти не обращали внимание — ну сидит какая-то старушка, записывает книги, что-то вроде отделенческой культсестры, а теперь она стала ходить в подругах самой Олимпиады Прокофьевны! И все потому, что ее внучка вдруг в свои пятнадцать заняла третье место в Союзе в фигурном катании, стала спортивной и телезвездой! Виталию Анна Сергеевна была симпатичнее до своего внезапного восхождения: тогда она, довольная нечастым к себе вниманием, охотно рассказывала о довоенных временах в больнице, о блокаде, когда больные сами заготовляли топливо, разбирая баржи на Мойке; теперь же ни о чем, кроме фигурного катания, говорить стало невозможно. (Правда, у Виталия был крупный дефект — он не любил фигурного катания! Ну, одну-две пары, поднимающиеся до искусства, он смотрел, и даже с удовольствием, но часами подряд — нет, не мог! И пресловутая внучка — манерная самодовольная девица, насколько можно судить по телевизору.) С Анной Сергеевной, склоняясь над столом, беседовал Борис Борисович, врач с первого отделения, высокий худой старик с обвислыми щеками. Капитолина уверяла, что еще лет десять назад Борис Борисович был стройным красавцем, во что Виталию поверить удавалось с трудом, сейчас это был вылитый Киса Воробьянинов, хоть снимай в кино без грима. Виталий его не любил, потому что Ворис Борисович слишком живо интересовался частной жизнью своих коллег, впрочем, это довольно обычный этап развития у бывших красавцев: закончив собственное любовное поприще, они начинают близко к сердцу принимать успехи других в этой области. Так что неудачно совпало, что именно он оказался в библиотеке, когда Виталий пришел туда с Верой. У Виталия даже мелькнула мысль, что знай он, что здесь Борис Борисович, он бы отложил посещение. И тут же он рассердился на себя: ему нечего стыдиться и нечего скрывать!