Михаил Чулаки - Прощай, зеленая Пряжка

— Мама сказала, что меня могут взять в институт Бехтерева, а я ответила, что согласна до конца лечиться только у вас. Категорически ответила!

И она почувствовала, что ему приятно.

— Но там бы вы лежали в маленькой палате. И вообще там светло, цветы, решеток этих нет — современная обстановка.

— Ну и что? Я же понимаю, для чего решетки! Я сама была такая, что и хорошо, что решетки! Еще бы выскочила сдуру.

— Не сдуру, от болезни.

— Все-таки стыдно вспоминать, чего я творила.

— Стыдиться вам нечего. Вы же не стыдитесь, что чихаете и кашляете, когда грипп, а ведь на всех вокруг вирусы летят.

— Вы меня утешаете как маленькую.

Но ей было приятно, что он ее утешает.

Не как маленькую, а наоборот, как большую и разумную.

Она расслышала в его голосе интонацию, ласковую и бережную, так говорят с детьми и животными. И захотелось, чтобы он ее погладил — как маленькую девочку, как любимую собаку.

Она посмотрела на него снизу вверх. Она знала, что выглядит особенно трогательной и беззащитной, когда смотрит вот так снизу вверх.

— Значит, я ни в чем не виновата?

— Ну конечно!

— Значит, это как несчастье, да?

— Ну да, точно!

— Значит, я несчастная?

Он поперхнулся. Потом сказал каким-то старательно бодрым голосом, похоже говорят дети, когда хотят говорить с выражением:

— Не всякий, с кем случилось какое-то несчастье, несчастен вообще. Несчастье — это один эпизод, один случай, а кто несчастен — это надолго. С тобой несчастье — вот такой случай!

— Несчастный случай? Вроде как под машину попала?

— Вот-вот, вроде.

Вера поверила. Потому что ей хотелось поверить. Потому что это он говорил, а ему она верила. Потому что он снова обмолвился, сказал ей ты.

Если бы еще он сел рядом, поговорил о чем-нибудь немедицинском. Или ему не о чем с нею говорить? Неинтересно?

— Я тут в больнице и не знаю, что нового в городе. Что в кино, что в театрах?

— В театрах пусто по случаю лета, а в кино — ничего особенного.

— А я бы все равно сейчас пошла. Раньше и не ценила, что могу в любой момент пойти в кино.

— Это можно устроить в субботу или воскресенье. Оформлю тебе пробный отпуск.

О пробных отпусках Вера слышала. Уходящие в такой отпуск всегда держались гордо: это значило, что их скоро выпишут вообще. Вера обрадовалась, но все же ей захотелось притвориться сомневающейся, даже чуть недовольной: многолетняя привычка к кокетству.

— Пробный — это значит попробовать, действительно ли я выздоровела? Вдруг опять что-нибудь выкину, да?

— Это только предлог. Просто нет другого способа тебя отпустить на пару дней. А на самом деле не для пробы, а чтобы ты немного отдохнула от больницы.

Ей послышалась в его голосе легкая досада. Может быть, показалось? Но все равно она стала торопливо оправдываться:

— Это я так сказала, не обращайте внимания! Я с удовольствием! Большое спасибо!

— Значит, договорились. Ну ладно, отдыхай.

Он улыбнулся и вышел из палаты. Так и не погладил по голове. Но стал говорить «ты», кажется, твердо.

Вера не так уже и обрадовалась этому пробному отпуску. В один из дней — в субботу или воскресенье — он почти наверняка дежурит по отделению, они бы о чем-нибудь поговорили, может быть, он бы позвал ее в ординаторскую — ведь других врачей не будет. Побыть дома, конечно, тоже приятно, но вот если бы он к ней зашел как врач, может же он проконтролировать ее состояние?

Виталий не решился сказать Вере сразу, что во время ее пробного отпуска они обязательно встретятся, пойдут вместе в то же кино. Хотя предлог был совершенно неотразимый: раз она проходит курс инсулина, врачебный контроль особенно необходим — бывают же иногда повторные комы. Поэтому инсулиновым больным давать отпуска вообще-то не было принято, и предстояло еще уговорить Капитолину.

Уговаривать Виталий решил начать на другой день с утра, но Капитолина сразу после пятиминутки ушла на на третье отделение — она состояла в комиссии по проверке повторных поступлений — и они все отправились проверять третье.

— Ну, там она чаю напьется, — сказала Люда. — А мы давай здесь сами. К чаю она извлекла из своей сумки коробку с пирожными.

— Чего это ты? — удивился Виталий. — В отпуск еще не уходишь.

— У меня новость. Капитолине еще рано объявлять, а тебе скажу, если не проговоришься.

— Ну?

— Уйду я скоро, наверное. Мне в Бехтеревском место обещают. Белосельский похлопотал.

— Поздравляю. А там куда?

— На девятое, где у них неврозы. Самое интересное отделение. Дебюты эс-цс-ха почти все у них. Это же моя тема: неврозоподобная форма!

Виталий поднял чашку с чаем.

— Ну давай, за неврозоподобную форму!

— Тебе тоже надо отсюда сматываться! Молодой мужик, а киснешь здесь. Вон как ты за эту Сахарову ухватился, а там такие каждый день поступают.

Виталий смолчал. Не объяснять же Люде, что не такие. А Люда все больше воодушевлялась:

— И диссертацию там люди делают за год или за два, а в нашей богадельне за десять лет не напишешь.

Виталий улыбнулся:

— Знаешь, я еще когда здесь студентом ходил, был больной на шестнадцатом, философ. Не в переносном смысле, а с кафедры философии. Ужасно деловой парень. Он все повторял: «Я тут лежу, время теряю, а ребята все докторские пишут!» Ужасно живо представлялось: все такие молодые энергичные философы, спортивные ребята, бобриком подстриженные, засучили рукава и строчат по двадцать страниц в день!

— И напрасно смеешься между прочим.

Виталий хотел рассказать еще что-то про диссертации, но распахнулась дверь, и на пороге возникла запыхавшаяся Маргарита Львовна.

— Мария Андреевна зовет в инсулиновую: у Сахаровой припадок!

Виталий мгновенно очутился в инсулиновой, словно не прибежал, а перенесся.

Вокруг Веры столпились человек пять — все держали. Перед ним чуть расступились. Судороги, синюшность, особенный остекленелый взгляд — на вид в точности как большая эпилепсия. Это не новость, известно, что иногда бывает при инсулине, по надо же, чтобы именно у Веры!

Распоряжаться не требовалось, Мария Андреевна уже набрала шприц и готовилась колоть вену — отчаянное дело при судорогах!

— Держите крепче! — приказала она. — Виталий Сергеевич, с мужской силой!

Виталий схватил Веру за запястье и прижал к кровати — самое полезное, что он сейчас мог сделать..

Мария Андреевна выждала момент и сразу точно попала в вену. Приказала, не поворачиваясь:

— Наливайте следующий!

Двадцать граммов глюкозы ушло в кровь, Мария Андреевна сняла шприц, оставила иглу в вене, из иглы упало несколько фиолетовых почти капель кропи, Мария Андреевна надела следующий шприц:

— Еще, еще, не стойте!