Дитмар Дат - Погода массового поражения

если это не совершенно бредовый

по гигантскому плазменному телевизору, который он купил себе два года назад и который мы вместе, как два вора, затаскивали к нему в дом, показывают восстание, мятеж, нет: «дебош», говорит Константин, да к тому же «в самом центре богатого запада», как он любит повторять, для уточнения этой

слишком высокие двери и слишком большие врата городов: сиэтл Вашингтон генуя Мельбурн квебек прага вавилон хайлигендамм

интонация странной смеси восторга и страха, пока я разбираю купленное, чтобы все это ему приготовить, по рецепту томаса, которого нам обоим недостает с тех пор, как он переехал в свой дурацкий берлин.

все в этом доме закрыто бумагой, заставлено и задекорировано, даже на кухне лежат газеты, хламятся книги, но хламом это не назовешь, хотя папа и утверждает обратное. Константин держит в руках одну из своих левых газет, по поводу которых он вечно злится — некоторые я даже не знаю, — он обмахивается ей и потом зачитывает: «вот, кризис представительства, у них это так называется, и потом взгляни на экран, бланкистская чушь, разрыв сердца можно получить, насколько бесперспективны эти бедолаги, сначала разжечь, ярость

немая, а потом такой вот молокосос тут пишет — взгляни на экран, посмотри на это, а потом просто послушай: “эта молодежь не представляет собой новый революционный субъект, героев, но и действуют они не глупее или не аполитичнее, чем жалующиеся на обостренный ход капитализма профсоюзные работники и редакторы литотделов. было бы вовсе не удивительно, если б их мятежи в итоге затормозили ревальвацию, экономизацию жизни сильнее, чем назревший протест профсоюзов и критически настроенных авторов, иногда кризисы — предвестники катастрофы, но иногда в них проявляется коллективное знание, которое не может выразить того, чего хочет, и тем самым делает возможным развитие, которое имеет к эмансипации гораздо большее отношение, чем политическое просвещение и организация масс через уже осведомленных левых”, что за мерзостное свинство!» я вижу, как в телевизоре горит огонь и спрашиваю: «почему?»

он смотрит на меня, пока я высвобождаю лимоны из сетки, тем самым своим взглядом, который всегда говорит, что он коммунист; ну что мне с того? коммунисты — это для меня, как «старокатолики», я и сама за левых.

с тех пор как мне можно голосовать — уже полтора года, — я дважды голосовала «за зеленых», что ему еще нужно? почему идея о том, что люди должны защищаться, будет иметь силу, только если они состоят в партии? сам-то он вообще еще состоит в какой-нибудь партии, при том что он

«мистика», говорит он, не потому, что повздорить решил, а скорее просто от усталости, «как же тут государству и капиталу впечатлиться, когда бедняки сжигают свое собственное жилье? я помню — ты этого не знаешь, еще слишком маленькой была, — как горело общежитие беженцев, в начале девяностых, в душном таубертале [17], старая тюрьма, там разместили людей — в тюряге», это слово он произносит громко и подчеркивает, «и однажды ночью она вдруг загорелась, чудо, что никто не погиб, — их всех вывели, я стоял рядом, в толпе зевак, со штайнером, который тогда еще был жив, из гкп [18], он меня туда позвал, мы хотели помочь, пожарка и полиция нас, дохляков — стариков и совсем молодых, с яркими шевелюрами, — не пропустили, и через день в чистенькой газетенке твоего отца было напечатано, что обер-бургомистр разочарован: им от чистого сердца и гостеприимства предоставляют жилье, а они его поджигают, так они думают, так говорят, и какой там толк от знания, которое не может выразить, чего хочет — это же просто… вообще нет ничего, о чем нельзя было бы сказать!»

«а?» недоумеваю я; такого нашествия мысли я еще от него не слышала.

«невыразимое», ворчит он, «старая религия силы, политика слепого нападения, ну вот, пожалуйста, если знаешь что-нибудь невыразимое, то скажи мне, что это такое, я в это не верю!»

я смеюсь: «но если бы я тебе это сказала, то это уже не было бы невыразимым».

«вот именно», говорит он, радуясь своему доказательству как ребенок, мы идем на кухню; откуда благодаря большому проему в стене видно, как бунтари ломают то, что ломает их [19], и черную тучу гневных

пока мы режем лук кубиками — его глаза почти не слезятся, очки-гиганты, хорошая защита, — Константин продолжает краткий вводный курс: «левые, анархисты и самоуправленцы, эти фетишисты непосредственного восстания, доводят до сведения истории, что партия больше не нужна, что она вообще опасна, и потом называют это кризисом представительства — когда я это слышу, читаю, такую вот склизкую перифразу того, что политика и интеллигенция просто отказываются от целых регионов, целых групп населения, ну ладно, равенство и благосостояние для всех, они были бы возможны, если приложить побольше усилий — такая программа мешает, только если хочешь пристроиться в капитализме, радикальничая от случая к случаю, следовательно, ее переворачивают, ставят с ног на голову и говорят, что эти потерянные больше не чувствуют, что их адекватно представляют, что представляют их плохо, даже незаконно, и вообще всё подстава… они нам всегда пытались приписать это, так называемые недогматичные, паннекоек, и как там их всех звали, что мы с партией якобы самовластно говорим за других, которым лучше бы самим артикулировать свое невыразимое знание и желание, под чем, собственно, подразумевалось, что допустимо лишь столько сопротивления и переворота, сколько может совершить средний деморализованный после стольких-то и стольких-то часов труда, причем не в состоянии полного духовного истощения вследствие увольнения с работы и изгнания из общества, люди сами должны представлять свои интересы, это звучит гордо, но на практике означает лишь одно: никакого планомерного профессионального сопротивления, никаких профреволюционеров, всё оголтело-дилетантски и безнадежно, покорение будущего вкупе с разгоном власть имущих в качестве гражданской инициативы — ясно, пусть люди так называемого третьего мира борются палками и камнями, с одним только суеверием, голодом и гневом за пазухой, вместо того чтобы привилегированные, как этот вот урод — он вытирает руки о ненавистную газету, прилежно комкает ее и бросает в ведро, — систематически предавали свои привилегии и, замещая, да, действительно, замещая власть неимущих, разрабатывали и распространяли концепцию избавления от того, что мучит людей, пропаганда спонтанности, пропаганда непланомерной борьбы, идущей снизу, это только скрытая травля ради статус-кво», как будто бы, ах

мне все это, как обычно, кажется одновременно ясным и чересчур мудреным, каким-то надуманным, но я ничего не говорю, иначе он опять пристанет со своей «диалектикой», которую я понимаю ничуть не лучше и, видимо, благодаря которой Константин всегда прав, моя оборона против всех этих требований к миру в целом, исходящих из его лекций, против этого напора, дескать, я и все должны теперь наконец таки прирасти к его церкви, сегодня беспомощна как никогда: «спасибо за общую картину мира, а теперь дай мне уже делом заняться, ты мешаешь».