Махмуд Теймур - Синие фонари

Проводив врача до дверей, евнух отправился наверх, в комнату госпожи. Хозяйка дворца сидела на молитвенном коврике, читая суру «Я-син» [25] «Я-син» — тридцать шестая сура (глава) Корана (название дано по первым буквам текста); ее читают обычно над больными и покойниками. , рядом с ней расположилась чтица Корана. Заслышав шаги евнуха, госпожа сдвинула на лоб золотые очки, обернулась к нему и спросила:

— Бешир-ага, что сказал доктор?

Бешир-ага был тучен и походил на бурдюк, доверху налитый маслом. Он ничего не ответил госпоже: пройдя по многочисленным лестницам дворца, он так запыхался, что не мог перевести дух.

Госпожа забеспокоилась и повторила свой вопрос. Но евнух только вытирал слезящиеся глаза, стараясь показать, как он опечален.

— Неужели Мустафа Хасан умер? — вскричала госпожа.

Теперь Бешир-ага уже отдышался и поспешил ответить:

— Он еще не умер, госпожа, но, к сожалению, находится при смерти.

Две слезы скатились по щекам госпожи. Она пробормотала тоном, исполненным покорности и смирения:

— Поистине все мы принадлежим Аллаху и к Аллаху возвратимся.

А чтица Корана хрипло проговорила:

— Прочтем же фатиху [26] Фа́тиха — первая сура Корана. за упокой души твоей, о Мустафа Хасан!

И все трое принялись за чтение фатихи.

Потом Бешир-ага вынул часы — они показывали десять — и сказал про себя: «Мустафа умрет в двенадцать часов, ровно в полдень».

Он вышел и направился к комнате умирающего, чтобы никого туда не пустить. Бешир-ага считал себя законным наследником Мустафы Хасана и полагал, что имеет право взять из его имущества все, что захочет.

Вскоре по дому распространилась весть, что больной умирает, и слуги со всех сторон сбежались к его комнате. Но Бешир-ага запер дверь и сидел перед ней с тяжеленной палкой в руках, устрашающе размахивая ею, когда кто-нибудь пытался приблизиться.

Слуги с нетерпением спрашивали Бешир-агу:

— Не умер еще Мустафа Хасан?

А Бешнр-ага отвечал им гордо и пренебрежительно:

— Испускает дух.

Убедившись, что путь в комнату закрыт, многие разошлись. Остальные продолжали разговаривать с евнухом.

Ребятишки побежали к окну комнаты и стали тесниться возле него: им так хотелось поглядеть, как умирает Мустафа Хасан. Один из них, который успел занять у окна лучшее место и никому не желал его уступать, закричал:

— О, милостивый Аллах! У него живот почти до самого потолка!

А другой, обругав кричавшего, который мешал ему смотреть, завопил:

— У него из глаз искры летят! Изо рта кровь течет! Огонь!.. Кровь!.. Огонь!.. Кровь!.. — и пустился бежать, выкрикивая эти слова и визжа от страха.

Остальные в испуге последовали за ним, выбежали на улицу и стали описывать прохожим ужасную картину смерти, как ее рисовало им воображение.

Бешир-ага вынул часы — они показывали одиннадцать — и пробормотал про себя: «Всего лишь час остается до свершения твоей судьбы, Мустафа Хасан! Ты перейдешь в вечный мир, а я возьму из твоего добра то, что мне понравится».

Затем он обратился к старшему слуге, дядюшке Мадбули, престарелому шейху благочестивого вида, и прошептал ему на ухо:

— Мустафа Хасан умрет через час. Что мы сделаем с его наследством? Лучше всего, пожалуй, разделить его между слугами…

Шейх вздрогнул от радости, но произнес с самым смиренным видом:

— Делай как знаешь, господин мой!

— Я дам тебе ботинки, три рубахи и одеяло.

— Да продлится жизнь твоя! Но неужели ты ничего не выберешь себе?

— Нет. А кошелек с деньгами я отдам госпоже.

Эти слова услышал сторож дворца. Он подошел к ним и сказал евнуху заискивающим тоном:

— Надеюсь, ты не забудешь меня, господин мой!

— Нет, я не забуду тебя, Осман. Я отдам тебе несколько пар новых сапог. Ведь покойный скупал самые дорогие красные сапоги!

Осман, обрадованный такой заботливостью, проговорил:

— Да одарит тебя Аллах добром и да ниспошлет тебе благословение, о господин мой! А кашемировая шаль тоже мне достанется?

— Конечно!

Осман с благодарностью поцеловал руку евнуха.

Подошел водонос Абд аль-Кави, который также услышал обрывки их разговора. Он громко запротестовал против тайной дележки:

— Я ведь оказывал покойному немало услуг! Неужели на мою долю не придется ничего из его наследства?

— Думаешь, я забыл о тебе? Экий наглец! — закричал в ответ Бешир-ага.

Абд аль-Кави обрадовался и сразу заговорил льстивым тоном:

— Да не лишит меня Аллах твоей благосклонности, о господин мой! Я ведь прошу только самых простых вещей: во-первых, черные крепкие ботинки, что принадлежали покойному паше; во-вторых, новую феску, которую Мустафа Хасан купил в прошлом году и не надевал ни разу; в-третьих, шелковый халат, купленный им к празднику, который он не трогал до сих пор, в-четвертых…

— А другим? — прикрикнул на него Мадбули. — Мы ведь хотим разделить наследство по справедливости! Слуг много. Что же останется шейху Абд аль-Хайи, чтецу молитв? А повару и мальчишке? А мусорщику Сейиду Митвалли? А…

Вдруг они услышали из комнаты слабый голос, который с трудом достигал их слуха, как будто шел из могилы. Все замолчали. Это их звал умирающий. Бешир-ага встал, холодный пот струился по его лбу.

— Приблизился час, о люди! Мустафа Хасан умирает. Войдем же! — сказал он.

Он открыл дверь и вошел, а слуги последовали за ним, теснясь позади. Они приблизились к больному и окружили кровать. Мустафа Хасан немного приподнял голову, схватил Бешир-агу за руку и спросил его умоляющим, дрожащим голосом:

— Что сказал доктор? Я слышал, как вы говорили о моем наследстве. Неужели все кончено?

Бешир-ага склонил голову и ничего не ответил. Лицо больного побледнело, дрожь прошла по всему его телу, а затем его охватил такой сильный приступ кашля, что он почти потерял сознание.

Слуги решили, что он умер, и молчали, охваченные почтением и страхом. Потом все взоры обратились на евнуха. Он понял, чего от него хотят, подошел к дядюшке Мадбули, шейху, и прошептал ему на ухо несколько слов. Тот повиновался приказу, приблизился к изголовью кровати и сунул руку под подушку, стараясь нащупать ключ от шкафа. Но в этот момент умирающий снова открыл глаза, и дядюшка Мадбули отдернул руку, сделав вид, что поправляет одеяло. Он наклонился над умирающим и сказал ему спокойно и мягко:

— Дай мне ключ, Мустафа, я выну тебе шерстяную рубаху и теплое одеяло. Я вижу, ты дрожишь от холода.

— Не нужно, дядюшка Мадбули, — пробормотал в ответ Мустафа Хасан. — Я хочу сохранить и рубаху и одеяло на будущее.

Потом он схватил дядюшку Мадбули за руку и нервно сжал ее. Лицо его сморщилось и стало похоже на лицо плачущего ребенка. Он заговорил, и голос его прерывался от слез: