Пол Теру - Вокруг королевства и вдоль империи

Удивляет даже не количество свершений этого древнего правителя, а тот факт, что он столько успел за столь короткий срок. Но понадобилось еще меньше времени, чтобы хаос изгладил достижения его династии. А потом, спустя две тысячи лет, правители Китая поставили перед собой поразительно схожие цели: покорение, слияние, единообразие.

Терракотовая армия уникальна тем, что, в отличие от всех остальных туристических достопримечательностей Китая, остается в своем первозданном виде. Правда, в 206 году до н. э. фигуры были слегка попорчены восставшими крестьянами, которые ворвались гробницу, чтобы отнять у глиняных воинов их оружие: самые настоящие арбалеты, копья, стрелы и пики. С тех самых пор фигуры оставались под землей, пока в 1974 году один крестьянин, рывший колодец, не натолкнулся лопатой о макушку воина; крестьянин откопал скульптуру, и начались поиски других. Воины — единственный шедевр китайских мастеров, который не был перекрашен, подделан или поруган. Если бы воинов нашли до «культурной революции», а не после нее, хунвэйбины определенно расколотили бы их вдребезги заодно со всеми другим шедеврами, которые они разбили, сожгли или переплавили.

— У нас в Китае есть поговорка: «Chule feiiji zhi wai, yangyang duo chi», — сообщил Цзян Ле Сунь. И, страшно довольный собой, добавил: — Рифма!

— Мы это называем «неполная рифма», — заметил я. — А что значит эта поговорка? Кто-то «ест самолеты»?

— «Мы едим все, кроме самолетов и поездов». В Китае так.

— Понял. Вы едите все, у чего четыре ноги, кроме столов и стульев.

— Вы шутник! — сказал Цзян. — Верно. Мы едим деревья, траву, листья, животных, водоросли, цветы. А в Гуйлине — и многое другое. Птиц, змей, черепах, журавлей, лягушек и еще других тварей.

— Каких других тварей?

— Я даже не знаю, как они называются.

— Собак? Кошек? — я пристально уставился на него. Мне довелось подслушать, как одна туристка возмущалась, что китайцы с аппетитом едят котят. — Вы едите котят?

— Нет, не собаки и не котята. Этих все едят.

— Енотов? — я читал в путеводителе, что в Гуйлине также популярно мясо енота.

— Что это?

Слова «енот» в его карманном англо-китайском словаре не было.

Цзян сделал очень таинственное лицо, огляделся, притянул меня к себе:

— Фанатов, наверно, нет. Никогда не слышал; что фанатов едят. Но много других тварей. Мы едим, — тут он сделал глубокомысленную паузу, переводя дыхание, — запретных тварей.

Во мне проснулся азарт. «Мы едим запретных тварей» — звучит соблазнительно.

— А что за запретные твари?

— Я знаю только, как они называются по-китайски, извините.

— О чем речь? — спросил я. — Это змеи?

— Сушеные змеи. Суп из змей. Это не запретные. Я говорю о животном, которое ест муравьев своим носом.

— Чешуйчатый муравьед. Панголин. Панголина я не хочу есть. Панголинов и так слишком многие едят, — сказал я. — Это вымирающий вид.

— Вы хотели бы есть запретных тварей?

— Я хотел бы поесть интересных тварей, — уклончиво сказал я. — Как насчет воробьев? Голубей? Змей? Как насчет черепах?

— Это легко. Я могу устроить.

Цзян был молод. На свою работу он пришел недавно, и это чувствовалось: он чересчур старался. Держался запанибрата, постоянно отпускал шуточки, но в этом чувствовалась какая-то фальшь: видно, обычно он имел дело с престарелыми иностранцами, которые любят, чтобы над ними подтрунивали, не забывая лебезить. Я чувствовал: его подобострастие — сознательная уловка, чтобы поставить меня в унизительное положение.

В тот вечер, когда я вернулся в отель, Цзян выскочил мне наперерез из-за кадки с пальмой и указал на маленького обезьяноподобного человечка.

— Наш водитель, — сказал Цзян.

— Ци, — сказал человечек и улыбнулся. Точнее, вовсе не улыбнулся, а просто произнес свою фамилию.

— Я организовал все, о чем вы просили, — сказал Цзян. — Водитель отвезет нас в «Таохуа» — «Ресторан цветка мира».

Водитель надел перчатки и распахнул передо мной дверцу. Цзян сел на переднее сиденье. Водитель поправил зеркало, высунул голову в окно, сигнализируя о повороте — хотя мы находились на пустынной автостоянке — и выехал на пустую улицу. Примерно ярдов через пятьдесят он остановил машину.

— Что-то не в порядке? — спросил я.

Цзян деланно рассмеялся, явно передразнивая какого-то толстяка:

— Хо! Хо! Хо!

А затем небрежно добавил:

— Мы приехали.

— Значит, машину можно было и не заказывать, верно?

— Вы почетный гость! Вы не должны ходить пешком!

Я уже успел уяснить на собственном опыте, что в Китае подобные пустопорожние славословия — повод насторожиться. Когда со мной заговаривали в столь неуместно-формальном тоне, я смекал: вешают лапшу на уши.

Перед входом в ресторан Цзян отвел меня в сторону и сказал:

— Мы будем есть змеиный суп. Мы будем есть голубей.

— Очень мило.

Цзян помотал головой:

— Это не необычные. Это как всегда.

— А что еще мы будем есть?

— Я вам скажу внутри.

Но внутри были какие-то споры из-за столика, непонятные мне долгие переговоры, пока Цзян не объявил:

— Вот ваш столик. Особый столик. Теперь я вас оставлю. Водитель и я — мы поедим в скромном столовом заведении в соседнем доме. Пожалуйста, садитесь! Не обращайте на нас внимания. Наслаждайтесь!

Этой фразой он тоже явно выдал себя.

— Почему бы вам не поужинать со мной? — спросил я.

— О нет! — воскликнул Цзян. — Нам будет очень удобно за нашим маленьким столиком в скромном столовом заведении, предназначенном для китайских трудящихся.

«Откровенно навязывается», — подумал я, но меня мучила совесть оттого, что я ужинаю запретными тварями. Кроме того, обедая в одиночестве, я чувствовал себя эгоистом.

Я сказал:

— За моим столиком есть места. Пожалуйста, садитесь.

— О'кей, — небрежно согласился Цзян и поманил водителя — мол, делай, как я.

В том, что водителю полагалось есть за одним столом с нами, не было ничего странного — строго говоря, одна из радостей жизни в Китае состоит в том, что в долгих поездках водитель считается полноправным членом компании. Если устраивается банкет, его приглашают, если устраивается экскурсия, его тоже берут, в дороге он разделяет все трапезы. Обычай весьма цивилизованный и, по-моему, заслуживающий поощрения; поэтому я не протестовал, хотя водитель провез меня всего пятьдесят ярдов.

— Особый ужин, — сказал Цзян. — Будем есть журавля. Может быть, птицу вроде перепелки. Мы называем ее anchun. У нас много всего. Даже запретные твари.

Эта фраза больше не вызывала у меня азарта. В ресторане было душно, а юный Цзян казался мне ненадежным человеком. К тому же я не особенно проголодался.

— Выпейте немного вина, — сказал Цзян, наливая три рюмки. — Вино из османтуса. Гуйлинь значит «город кустов османтуса».