Пол Теру - Вокруг королевства и вдоль империи

Мисс Сунь взяла кассету с Девятой симфонией Бетховена, изданную в Китае. Вставила в магнитофон. Прозвучали первые такты. В окна светило солнце. Небо было чистое и ясное, грунт у подножия серых холмов — каменистый. Из-за холмов по обеим сторонам дороги выглядывали заснеженные вершины. Близился очередной поворот. Я слегка нервничал, но в принципе испытывал абсолютное счастье на этом самом высокогорном шоссе планеты, держа путь в Лхасу. День был прекрасный.

Все это запомнилось мне столь четко, потому что через пару секунд мы попали в аварию.

На повороте был кульверт, а дорогу пересекала полоска вспученного асфальта, заметная издали. Но по воле Фу машина делала девяносто в час. Оказавшись на этом трамплине, она воспарила: меня подбросило на сиденье и я оказался в невесомости. А машина, завертевшись волчком, приземлилась — и помчалась прямо на каменный столбик у правой обочины. Фу пытался ухватиться за руль. Машину занесло и поволокло в противоположную сторону — влево. Все это время я отчетливо слышал звук вроде рева самолетной турбины: это автомобиль рассекал воздух. Рев усилился, машина затряслась еще пуще, вновь воспарила и столкнулась с встречным воздушным потоком — а точнее, вихрем мелких камешков и пыли. Шоссе осталось в стороне — нас боком сносило в пустыню. Фу пытался совладать с рулем. Машину опять подбросило. Самое отчетливое из моих воспоминаний: ураган, терзающий искореженную машину, снаружи мрак (пыль застлала солнце), ощущение неминуемой беды. Через миг, — подумал я, — мы разобьемся и умрем.

Я вцепился в ручку на дверце. Прижимался лбом к спинке переднего сиденья. Боялся: если разожму пальцы, меня выбросит из другой дверцы. Кажется, я слышал крики мисс Сунь, но они потонули в грохоте двигателя и шуме ветра.

Это продолжалось, наверное, около семи секунд. В автомобиле, потерявшем управление, семь секунд — срок мучительно-долгий; ничто не ввергает в такой ужас, как ощущение, что время твоей жизни истекает. Я никогда еще не чувствовал такой беспомощности и безысходности.

И потому, когда машина вдруг замерла, я удивился. Она завалилась на бок. А могла бы и опрокинуться, если бы не местный грунт — глубокий песок пополам с камешками. Чтобы открыть дверцу, пришлось нажать на нее плечом. Клубы пыли еще не улеглись. Разодранная покрышка заднего правого колеса отчетливо шипела.

Я, шатаясь, побрел прочь — чем дальше от «галанта», тем лучше. Увидел Фу и Сунь: они пыхтели и откашливались. Сунь мелко дрожала. У Фу лицо было огорошенное и скорбное: он рассмотрел, что сталось с машиной. От хромировки ничего не осталось, решетка радиатора и обод руля погнуты, дверцы искорежены. К тому же до шоссе пятьдесят ярдов. Машина глубоко завязла в куче гравия среди пустыни. Прямо не верилось, что солнце продолжает светить, как ни в чем ни бывало.

Фу захохотал. Это был скорее кашель, выражающий панический ужас, взывающий: «О Боже, что теперь делать?»

Никто не говорил ни слова. Сообразив, что выжили, мы впали в неописуемое истерическое возбуждение. Фу, хромая, подошел ко мне, улыбнулся и прикоснулся к моей щеке. Палец у него был в крови. Выбираясь из машины, я даже не задумывался, получил ли я травму. А что, запросто. Я осмотрел свое тело, пощупал его. Очки разбились, поранив щеку осколками, но порез неопасный — или, во всяком случае, не очень глубокий. На лбу шишка. Шея ноет. Запястье болит. Но в принципе все в норме.

Меня взбесило, что такое случилось солнечным днем на сухой дороге, в самом начале поездки. Теперь мы застряли — а все потому, что Фу такой бестолковый. Зачем он так гнал? Но и я виноват — надо было вовремя сделать ему замечание.

Фу достал лопату и начал откапывать машину. Зачем старается? На трех колесах мы далеко не уедем. Казалось, дело безнадежное. Я уже подумывал: «Все, забираю сумку и еду автостопом». Но в какую сторону направиться? Что ж, Фу сам навлек на себя беду, пусть сам и выпутывается. Я не мог себе представить, как теперь вытаскивать «галант» назад на шоссе. Оглядевшись по сторонам, я подумал: «Мы в одном из самых безлюдных мест на планете».

Некоторое время мы копали по очереди, но, казалось, эффект был чисто — косметический. Правда, автомобиль постепенно становился виден из-под песка — но с каждой минутой казался все более искалеченным.

На шоссе появились несколько бурых грузовиков. Ехали они медленно, через силу. Несколько часов назад мы их обогнали.

— Давайте их остановим, — сказал я.

— Не надо, — возразил Фу.

Такова уж китайская гордость. Фу помотал головой, сделал мне знак: «Не ходите». Он знал: в грузовиках едут тибетцы. Он вконец потеряет лицо, если эти дикари увидят, как глупо он повел себя за рулем. Фу было нечем оправдываться.

— Вернитесь, — сказал Фу. — Помогите мне копать.

Но я даже не оглянулся. Я помахал приближающимся грузовикам, и, к моей радости, они затормозили. Это была колонна из трех машин. Припарковавшись, тибетцы в своих хлопающих на ветру халатах медленно приблизились по пустыне, удовлетворенно подсмеиваясь над накренившейся машиной и над Фу, который копал, стоя на коленях. Тибетцев было семеро. Они были в страшно засаленных обносках, но меня успокоил их смех, их потертые ботинки, их приплюснутые шапки; спасители и должны выглядеть ординарно.

Я достал свой «Список полезных тибетских фраз» и заглянул в него.

— Tashi deleg! («здравствуйте, удачи вам») — произнес я.

Они ответили на приветствие и опять засмеялись.

Я указал рукой на машину:

— Уарро mindoo («это нехорошо»).

Они кивнули и что-то ответили. Верно, — говорили они. — Очень нехорошо.

— Nga Amayriga nay ray («я американец»), — продолжал я.

— Amayriga, Amayriga! — повторили, они.

Я снова заглянул в список и набрел на нужную фразу.

— Nga Lhasa la drogi yin («я еду в Лхасу»), — сказал я.

Тем временем один из них взял у Фу лопату, а другой начал отбрасывать песок руками. Третий стал распаковывать наш багажник — вытащил коробки, достал запасное колесо. Другие тибетцы дотрагивались до раны на моем лице и сочувственно цокали языками.

— Хотите портрет Далай-ламы? — спросил я. Они кивнули.

Услышав мои слова, остальные подхватили:

— Далай-лама, Далай-лама!

Бросив работу, они обступили меня, а я достал свернутые в трубочку портреты, которые прихватил с собой на случай именно таких чрезвычайных ситуаций. Эти суровые мужчины брали портреты бережно, благоговейно; каждый прикладывал фото к своему лбу и кланялся мне. Они любовались портретами, а Фу и Сунь, надув губы, стояли в стороне.

— Каждый получил фото, — сказал я. — Теперь у вас есть портреты Далай-ламы, очень хорошие портреты. Вы очень рады, верно? — они засмеялись, слушая мою тарабарщину, — И вы хотите нам помочь. А теперь давайте выправим эту полуось и сменим это колесо, и вытолкаем эту распроклятую машину назад на шоссе.