Гоце Смилевски - Сестра Зигмунда Фрейда

— Вы призываете их к бунту, — вставил молодой адвокат, сидевший рядом с Бертой Ауэрбах, который несколькими годами позже стал ее супругом. — Но это противозаконно.

— Иногда общественный закон противоречит этическим принципам. Единственный путь исправить исторически сложившееся несправедливое отношение к женщинам лежит через политику. А мы не имеем права вмешиваться в нее. Не только здесь, но и в Германии женщины не могут участвовать в политических дискуссиях. Как же нам бороться за наши права, если нас сажают в тюрьму за попытки приобщиться к политической деятельности, а только так мы можем бороться за то, что принадлежит нам?

— Может быть, вам просто нужно оставить себе то, что принадлежит вам по закону, — брак и материнство? — спросил адвокат.

— Сколько девушек вышли замуж за человека, которого выбрали сами, а не которого им навязали родители, ориентируясь на его положение в обществе, семью или состояние? От девушек в браке требуется только послушание. Родители твердят им, что любовь придет со временем, но она не приходит. Веками у женщины все отнимали, ей не давали возможности творить, даже в тех случаях, когда она что-то создавала, ее лишали права называться создателем и передавали его мужчине. Также и в родительстве — мужчина считается создателем ребенка, материнство слывет репродукцией, мать — всего лишь орудие репродукции, а не создатель новой жизни. Да, уважаемые господа, настало время вам принять тот факт, что мы сами возьмем то, что принадлежит нам.

Клара была предана идее внушить женщинам, что они сами должны добиться своего: она в одиночку готовила плакаты, на которых писала, что образование девушек не должно сводиться к подготовке их к роли домохозяйки, а должно предоставлять им возможность самим принимать решения, и клеила их на фасады школ; защищала право требовать; организовывала группы, выступавшие за право женщин участвовать в выборах, а представители политических партий заявляли на нее в полицию. Клару сажали в тюрьму и обвиняли в том, что ее действия направлены не только против общества, но и против всего человечества. Когда ее выпускали, Клара встречалась со мной и Сарой. За решеткой она обычно находилась недолго — всего несколько дней, на свободу всегда выходила с синяками. Она никогда не рассказывала нам о суровой тюремной жизни и вместо этого, зная, как мы любим поэзию, просила нас прочесть ей какое-нибудь стихотворение.

Зигмунд также знал о любви Сары к поэзии, поэтому однажды принес ей только что опубликованный перевод сборника стихотворений Адама Мицкевича. Перед тем как открыть книгу, Сара погладила обложку с изображением осеннего парка и сказала, что уже много лет не была в парке.

— Тогда идем в парк, — отозвался мой брат, и Сара положила книгу на кровать.

На коляске Ауэрбахов мы доехали до Аугартена. Брат придерживал Сару под правую руку, а я — под левую. Весна была в самом разгаре, и мы шли по парку, словно пробираясь сквозь сплетенный из рдеющих нитей узор, сквозь симфонию, созданную из звуков природы, сквозь море ароматов. Каждые несколько шагов Сара просила нас остановиться не потому, что ей было тяжело идти, просто она хотела полюбоваться чудесами, мимо которых мы проходили, даже не замечая их, так как они были частью повседневной жизни: мать и ребенок сидят на скамейке и бросают голубям крошки, художник стоит перед мольбертом и пишет березу, девочка ведет под руку слепую старуху и описывает ей окружающий мир, два ребенка копаются в земле, а их отец читает газету и не замечает, как они находят червей, молодой человек, усевшись на ветку огромного дуба, будто в кресло, посвистывает, мальчишки играют в мяч.

— Как много счастья в одном месте, — заметила Сара.

— Не уверен, что все эти люди сейчас счастливы, — возразил мой брат.

— Возможно, — сказала Сара, — счастье, как и грех, отражается в глазах людей, которые на него смотрят.

— Счастье кратковременно, это исполнение долго лелеянной мечты или реализация потребности, — произнес мой брат.

— Я бы не назвала это счастьем. Исполнение мечты или реализацию потребности я бы назвала удовлетворением.

— А что же тогда счастье? — спросил Зигмунд.

— Не знаю, — ответила Сара. — Думаю, счастье — это одна из тех вещей, для которых не существует определения. Его просто чувствуешь.

Наконец мы достигли того конца парка, где находился первый в Вене детский сад. Сели на скамейку возле ограды и стали смотреть на детей, качающихся на качелях. Из двора вышла женщина. Она вела за руку ребенка.

— Вот это счастье, — сказала Сара, наблюдая за ними.

— Материнство? — спросил брат. Сара кивнула, а он продолжил: — Я не считаю материнство счастьем, только частью процесса размножения, а размножение — частью процесса эволюции и естественного отбора.

— А разве не частью твоей жизни, того, что станет частью твоего существования?

— Мое существование — также часть процесса эволюции и естественного отбора. В мире выживают только самые сильные, это закон борьбы за выживание. Те, кто окажется быстрее и сильнее других, получат больше шансов выжить.

— Значит, этот мир создан только для настроенных враждебно, — заключила Сара, встала и, показав, что хочет пройтись сама, без посторонней помощи, достигла ограды детского сада и ухватилась за решетки.

— Это только поверхностное впечатление, — сказал мой брат. — Но выживание — часть эволюции, развития животных видов. И человеческого рода. Новое поколение может быть сильнее, быстрее, находчивее своих родителей — и эти особенности оно передаст своим потомкам, которые и дальше будут их усовершенствовать. На протяжении многих поколений улучшенные особенности становятся все более выраженными в пределах конкретного вида, а от степени развития этих особенностей зависит, какой вид выживет, а какой исчезнет. Слабые вымрут, таков закон этого мира. Мы, люди, появились в результате процесса естественного отбора; мы развились из низших форм жизни. Вот так я смотрю на материнство — как на часть великого эволюционного процесса.

— А я смотрю на это совершенно иначе, — ответила Сара и повернулась к детям, играющим во дворе. — Месяцами носить под сердцем новую жизнь, потом подарить эту жизнь нашему миру, видеть, как она появляется и испытывает ужас при выходе из утробы и столкновении с тем, чего не может познать, потому что о неизвестном она еще не знает, а известное только чувствует, видеть, как я необходима этой новой жизни, как ей требуется пища, текущая из моей груди, видеть, как опыт оседает в ее глазах, видеть первую надежду и первое разочарование, видеть, как эта новая жизнь становится самостоятельной, как она перестает нуждаться во мне, видеть, как эта новая жизнь, появившаяся из моей жизни, покидает меня и сама движется к созданию новой жизни, — вот это для меня материнство.