Гоце Смилевски - Сестра Зигмунда Фрейда

Я каждый день ходила в комнату, где шились костюмы. Однажды, когда я наблюдала, как другие меряют, режут, шьют, доктор Гете спросил меня:

— Почему ты еще не начала готовиться к карнавалу?

— Просто не знаю, во что мне переодеться, — ответила я.

— Ах, — сказал доктор Гете, — карнавал — это не переодевание, это преображение. Вопрос не в том, во что я хочу одеться на карнавал, а в том, во что я хочу преобразиться. Чем я хочу быть, чтобы не быть тем, чем не хочу, но чем являюсь, — вот главный вопрос.

— Чем я хочу быть. — Это был не вопрос, я словно хотела сказать: «Я ничем не хочу быть». — Я ничем не хочу быть, — произнесла я.

— Но когда-то ты, конечно, хотела быть чем-то, чем-то, чем в тот миг не была, — заметил доктор Гете.

Тут я заметила длинный кусок ткани. Я свернула его и прижала к левой груди, обхватив руками, словно держала младенца.

— Вот, — сказала я. — Я буду матерью. На карнавале.

Весь город был приглашен на карнавальную ночь в Гнезде, а просторный парк был недостаточно большим, чтобы вместить всех, кто хотел прийти.

— Все билеты уже распроданы, — объявил доктор Гете, довольно потирая руки за неделю до праздника. — Придут и ваши братья, — добавил он, повернувшись к нам с Кларой.

— Пусть приходят, — ответила Клара. — Я останусь в палате.

Той ночью парк клиники Гнездо был переполнен. Гости собрались в центральной части и толпились, образовав круг, желая увидеть людей в костюмах из перьев, людей в шляпах в форме клюва и большого рыбьего хвоста, людей в одежде цвета крови, людей с крыльями бабочки и ангельскими и птичьими крыльями, людей, прячущихся в огромных яйцах, в которых имелись отверстия для глаз, людей под длинными синими покрывалами, изображавшими реку, людей с трубами, символизировавшими апокалипсис, людей, завернутых в красное покрывало и горевших в вечном огне, людей, лежащих на синих покрывалах и наслаждающихся небесным покоем, и человека с крестом на спине, который смотрел вверх во мрак и выкрикивал: «Господи, Господи, почему Ты меня покинул?» Повсюду были фонари, факелы и несколько больших костров, чье пламя взметалось к темному небу. Я взглядом искала брата, но не могла найти. Кто-то потянул меня за рукав. Обернулась — это был Густав.

— Клара в палате, — сказала я.

— Я позже зайду к ней, — ответил Густав. — Сейчас я должен закончить одно срочное дельце. — Он подмигнул мне и, держа за руку девушку, с которой, очевидно, познакомился здесь, в толпе, направился к кустам в конце парка.

Я продолжила искать брата среди гостей. А когда бросила попытки и подошла к столам, расставленным перед входом в больницу, у которых несколько санитарок продавали напитки и еду, увидела там Зигмунда — он поставил пустой стакан, подал деньги и взял полный. Я подошла к нему:

— Я смотрю, тебе весело.

Он улыбнулся.

— Хочешь шнапса? — спросил он, указав на стакан.

— Ты знаешь, что я не пью алкоголь.

— И я не пью, — ответил он. — Не знаю, почему сейчас…

Мы поднялись по лестнице перед входом в здание больницы и смогли лучше рассмотреть, что происходит в центральной части парка: там десяток людей оседлали огромную рыбину, сшитую из подушек, и кричали: «Мы летим! Летиииим!», там какая-то старуха держала стеклянную туфельку и спрашивала: «А где принц, чтобы убедиться, что эта туфелька сидит на моей ножке как влитая?», там восторженный старик со старухой, нацепив огромные крылья бабочки, подпрыгивали то на одной ноге, то на другой.

— Будто театральная сцена, — заметил мой брат.

— Или цирковая арена, — отозвалась я.

— Да. Как в Средние века. Когда сумасшедших в городе становилось лишком много, городские власти собирали их на площади, а народ приходил посмотреть на них, как на циркачей. А потом их прогоняли из города, закрывая за ними крепостные ворота.

— Думаю, что большинство не имели бы ничего против того, чтобы быть вышвырнутыми из клиники. Здесь остались бы только я, Клара и еще несколько человек.

— Это доказывает, что вам здесь не место.

— Или что только нам здесь и место, — сказала я. — Почему ты пришел сюда в таком виде?

— В каком?

— Без костюма. Видишь, даже гости пришли в костюмах.

— Только некоторые.

— Но тебе нужно нарядиться.

— Ты знаешь, я не люблю такие вещи, — сказал он.

— Ты и алкоголь не любишь, но сегодня вечером пьешь.

Он спустился по лестнице, подошел к столам, заплатил, подал пустой стакан одной из санитарок, и она снова его наполнила.

— Давай, — сказала я ему, — давай переоденься, — и повела его к входу в здание. Я сказала охранникам, что моему брату надо переодеться, и они пустили нас внутрь.

Мы пришли в Большой зал, там были разбросаны костюмы, которые мы позаимствовали в Бургтеатре, но они остались невостребованными, так как все сами хотели придумать одежду.

— Вот, — сказала я, — это для тебя.

— Ты знаешь, что я никогда не хотел быть смешным, — ответил брат, держа в руках костюм.

— Знаю, — подтвердила я. — Именно поэтому я превращу тебя в шута. Хотя бы на одну ночь отложи свою маску серьезности.

— Слишком поздно. Она давно срослась с моим лицом.

— Давай, — повторила я. — Одевайся. — Я отвернулась к стене, чтобы не видеть доктора Фрейда в трусах.

Через некоторое время он произнес:

— Я готов.

Я повернулась и засмеялась — розовые лосины обтягивали его ноги, рубашка была разноцветной, а над серьезным лицом с бородой и очками возвышался колпак с двумя оранжевыми рогами, увенчанными бубенцами.

— Настоящий шут, верно?

Я не ответила, только смеялась.

— А ты? Ты же тоже не нарядилась.

— Мне легче. — Я вытащила из кучи разбросанной одежды рубашку, скрутила ее и засунула под платье, приложив к животу. — Вот, сейчас мы такие, какими должны быть.

Брат смотрел на мои руки и на живот, который они придерживали.

— А теперь, — сказала я ему, — теперь я покажу тебе общественные помещения клиники Гнездо. То, где мы сейчас переоделись, — Большой зал, в котором доктор Гете иногда читает нам лекции, рассказывает про сумасшествие, считает, что таким образом поможет нам разобраться в себе.

— Он продолжает использовать слово «сумасшествие»?

— Да. Говорит, что так лучше, и он прав.

— Но врачебная этика уже давно требует использовать другие термины.

— Доктор Гете говорит, что если сумасшествие называть психозом, если нас, сумасшедших, называть пациентами, если наши безумства и глупости называть симптомами, тогда между ним и нами возникнет дистанция. Не знаю, почему он не хочет, чтобы была дистанция, но нам приятно — когда кто-то из нас злится на него, он может раскричаться, обидеть его, а доктор Гете нас за это не наказывает. Мы с ним как друзья.

— Вы не должны быть друзьями. Должна быть дистанция — это одна из основ отношений доктор — пациент, это предпосылка выздоровления.