Магда Сабо - Современная венгерская проза

Магда Сабо родилась в 1917 году в г. Дебрецене, который присутствует во всех ее произведениях и который в 1977 году присвоил ей звание Почетного гражданина города. В Дебрецене же она окончила в 1940 году университет по специальности — латинская и венгерская филология. Преподавала в общеобразовательной школе, после 1945 года работала несколько лет в Министерстве культов, затем — еще десять лет, до 1959 года — опять учила детей родному языку и литературе, теперь уже в Будапеште.

В литературе Магда Сабо появилась впервые со сборниками стихов («Барашек», 1947; «Назад к человеку», 1949). Ужас пережитой войны, картины бомбежек, гибель людей наполнили эти стихи отчаянием, ощущением безысходности. Критика встретила дебютантку сурово, пожалуй, чрезмерно сурово (как самокритично говорилось позднее в венгерской прессе). Лишь в 1958 году имя Магды Сабо вновь появляется в печати. Теперь это уже сложившийся писатель — прозаик и драматург, сразу завоевавший самое широкое признание. Основные произведения М. Сабо: роман «Фреска» (1958; русский перевод — М., ИХЛ, 1978), повесть «Скажите Жофике» (1958; русский перевод — М., ИЛ, 1961), романы «Лань» (1959; русский перевод — М., ИХЛ, 1978), «Праздник по сличаю убоя свиньи» (1960), драма «Укус змеи» (1960), повести для юношества «Бал-маскарад» (1961; русский перевод — М., «Молодая гвардия», 1963), «День рождения» (1962; русский перевод — М., «Детская литература», 1972), романы «Пилат» (1963), «Данаида» (1964), сборник драматических произведений «Живой образ мира» (1966), сборник новелл «Бег спящих» (1967), романы «Улица Каталин» (1969; русский перевод — М., ИХЛ, 1978), «Старый колодец» и «Абигайль» (1970), «Созерцатели» (1973), «Старомодная история» (1978; русский перевод — М., «Прогресс», 1980).

Как видно из этого весьма неполного списка, Магда Сабо хорошо известна и русскому читателю. Ее произведения, всегда драматичные, напоенные реальной жизненной борьбой, столкновениями характеров, различных отношений к жизни, рассказывают читателю очень много о жизни Венгрии сегодняшней и о том, что волновало, побуждало к борьбе лучших ее людей в далеком прошлом. Чрезвычайно волнует писателя проблема становления незаурядной; творческой личности, ее взаимоотношения, взаимодействие со средой, особенно — обывательской средой («Фреска», «Лань»); она вдумывается и заставляет читателя вдуматься вместе с ней в мироощущение подростка, его контакты с окружающими, прослеживает формирование в нем чувства ответственности перед людьми («Бал-маскарад», «День рождения»). Магде Сабо, писателю дня нынешнего, присуще также обостренное чувство связи времен — об этом говорят ее исторические драмы, трагедии, своеобразным выражением этого является и «Старомодная история» — роман-исследование психологической истории ее семьи, ее матери.

Очень характерен для творчества М. Сабо и роман «Пилат». С глубоким знанием человеческой души прослеживает она путь самовоспитания своей молодой героини, создает образ женщины умной, многогранной, общественно значимой и полезной, но — в сфере личных отношений (с мужем, матерью, даже обожаемым отцом) оказавшейся несостоятельной. Писатель (воспользуемся словами Лермонтова) «указывает» на болезнь. Чтобы на нее обратили внимание. Чтобы стала она излечима.

Весть пришла утром, когда она поджаривала хлеб. Года три назад Иза прислала им какую-то хитроумную штуковину: если в нее, в щель между электрическими проволочками, положить ломтики хлеба, они быстро и ровно подрумянивались; она повертела машинку, разглядывая ее, потом вместе с коробкой сунула в кухонный шкаф, в самый низ, и больше не доставала. Машинам она не верила; не верила, собственно говоря, даже такой обыденной вещи, как электричество. Когда случалось замыкание или буря валила дерево на провода, она снимала с буфета на кухне медный подсвечник, в котором, всегда наготове, ждали перебоев с электричеством две свечи, и шла в комнаты, неся его над головой, похожая на старого, смирного оленя, несущего меж деревьев свои рога. С тостером она не могла сдружиться даже в мыслях: для поджаривания хлеба ей обязательно нужна была открытая печная дверца, жар с бегучими огоньками, причудливые их переливы, напоминающие дыхание какого-то живого существа. Игра золотых и красных бликов придавала комнате одушевленность; когда в печи горел огонь, она не чувствовала себя одинокой, даже если и была в доме одна.

Вот и сейчас она сидела на скамеечке перед открытой печкой; когда позвонил Антал, она от неожиданности не нашла, куда пристроить длинную вилку с насаженным кусочком хлеба, и понесла ее с собой в прихожую. Антал посмотрел на нее, взял за локоть, и неловкое это движение выдало то, о чем ему так не хотелось говорить. Глаза у старой наполнились влагой, но слезы так и не выкатились за края век, словно их удерживала там некая непонятная упрямая сила. Вежливость, одновременно и природная, и внушенная воспитанием, сработавшая надежнее всяких рефлексов, заставила ее даже сейчас прошептать дрожащими губами: «Спасибо, сынок».

Топила она теперь лишь в одной маленькой комнате. Когда они вошли туда, старая снова опустилась на скамеечку; Антал грел руки, приложив их к теплому боку печки. Оба молчали, но и без слов вполне понимали друг друга. «Надо где-то взять силы, — словно говорила своим молчанием старая, — я очень его любила». «Соберись с силами, время есть, — отвечал ей мысленно Антал. — Собственно, ехать туда бессмысленно: его ты уже не застанешь. Того, кого ты знала и любила, нет уже, хоть он и дышит, жив еще. Но я все-таки отвезу тебя, никто не может лишить тебя права в последний раз взглянуть на то, что от него осталось».

Наконец они собрались; идя к двери, старая повесила на руку неизменную свою черную сетку. Она всегда ходила в клинику с этой сеткой, в ней приносила то, что просил Винце или что она считала необходимым ему: носовые платки, бисквиты, лимоны. И сейчас в сетке ярко желтели шарики лимонов. «Смерть хочет обмануть, — подумал врач. — Показывает, что не боится ее: авось та испугается и отступит. Надеется: раз она несет Винце лимоны, значит, еще застанет его в живых».

Ночью был небольшой морозец, ступени обледенели, утром старая еще не успела посыпать их песком. Антал свел ее с крыльца, поддерживая под руку. Дверь дровяного сарая была распахнута, на пороге намерз грязный снег, из-за него, как из-за бруствера, выглядывал Капитан. Слышно было, как он шелестел соломой: вероятно, снова разорил подстилку. Старуха не обернулась к сарайчику, но рука ее вдруг напряглась, дыхание участилось. «Тоже заметила Капитана, — подумал Антал, — но притворяется, будто не видит. Капитан — черный. Сейчас ей на черное нельзя смотреть — только на белое».