Бернис Рубенс - Пять лет повиновения

Миссис Винтерс разошлась не на шутку:

— Это были счастливейшие дни в моей жизни.

Ее ледяное лицо перечеркивало и опровергало каждое слово. На самом деле это было честным признанием одинокой и несчастливой матроны, потому что, уйдя на пенсию, она вдруг почувствовала себя еще более одинокой и покинутой.

— Должна признаться, я больше любила девочек. Они были очень полезны в хозяйстве.

Если бы она была откровенна сейчас, как перед Господом на смертном одре, то должна была бы признаться, что не любила никого: ни девочек, ни мальчиков. Девочек просто ненавидела меньше. Но за все эти годы она придумала и давно надела на себя маску любящей и доброй второй матери несчастных сироток и уже сама почти искренне верила в этот добродетельный образ.

— Я ведь и сама сирота, поэтому лучше других чувствовала их и знала их проблемы. Им больше повезло, чем мне: я росла в работном доме. Я вовсе не стыжусь этого, потому что тяжело работала и всего добилась сама.

Постепенно миссис Винтерс перешла на крик. Да, она была отталкивающе неприятна, как раз под стать его матери.

— Конечно, конечно, дорогая. Это видно.

Миссис Воттс спешила выразить уважение и подтвердить свое соответствие суровой дочери долга.

— Мне кажется, то же самое можно сказать и про меня. Не правда ли, Брайан?

Ее глаза запрещали ему противоречить, да он и сам боялся непредвиденной лужи и с готовностью согласился.

— Я ведь тоже приютская.

Мать врала. Или нет? К своему удивлению, Брайан понял, что никогда прежде ничего не слышал о ее детстве. Она всегда кляла годы своей семейной жизни и тяжкую ношу, которую несла с момента его появления на свет. Как ни старался, он не мог представить себе мать в детстве, ребенком, не важно, сиротой или нет. Сейчас он жадно слушал ее воспоминания о настоящем или выдуманном детстве. Когда она упомянула о приюте, он заподозрил ее в явной лжи из желания оказаться с миссис Винтерс в одной лодке в бушующем море жизни. Но она назвала адрес приюта, где-то на севере Англии, и сделала это довольно бойко и без запинки. Она оставила школу в четырнадцать и, как все остальные девочки, пошла в прислуги. Выполняла разную работу, но никогда не поднималась выше судомойки. Миссис Винтерс чуть запрокинула голову и подняла подбородок не в знак презрения к низким занятиям: она не одобряла пассивность и отсутствие всякой инициативы у миссис Воттс. Миссис Воттс уловила это неодобрение и уже клялась, что все так случилось не по ее вине, а из-за вражды и козней главной экономки. Миссис Винтерс будто окаменела, как она каменела всякий раз в бытность матроной, когда сталкивалась с ленью и своеволием. Бедная миссис Воттс поняла, что ошиблась уже на старте, и заторопилась перейти к беспроигрышным воспоминаниям об ужасном замужестве. Этот рассказ пришелся по душе суровой миссис Винтерс, что сразу стало понятно по ее смягчившемуся скрытой улыбкой голосу и застывшему ледяному лицу.

— А потом появился он, и это окончательно меня убило.

Это был заключительный аккорд в истории загубленной жизни миссис Воттс. На Брайана она даже не взглянула. Для убитой миссис Воттс выглядела достаточно здоровой и бодрой и так вошла в роль, что продолжала излагать подробности своих злоключений до тех пор, пока миссис Винтерс не решила покончить с этим и вернуться к своим воспоминаниям.

— Я всегда старалась вразумить своих воспитанниц по поводу брака и всего, что с этим связано, — быстро проговорила она. — Я не переставала напоминать им обо всех опасностях, которые подстерегают их, когда они уйдут от меня. Я старалась научить их, как избежать беды.

Глядя на суровую миссис Винтерс, с трудом верилось, что ее советы по поводу семейной жизни почерпнуты из собственного жизненного опыта. Чем она могла поделиться с ними, кроме общепринятых предрассудков и предубеждений? Ее нельзя было назвать отвратительной, но что-то непреодолимо отталкивающее сквозило в каждом ее жесте и слове. Нет, не противный запах и не явное уродство. Она, очевидно, была чистюлей и для своего возраста хорошо сохранилась. Но воздух вокруг нее был пропитан мрачной злобой, и можно было только догадываться о последствиях, грозивших тому, кто осмелился бы приблизиться к ней и вынудить ее защищаться. Брайан и не собирался. Он был счастлив разом избавиться от них обеих: обе фурии теперь оказались заключены в крепкие тиски горечи мрачных воспоминаний.

После ланча он проводил мать в ее комнату. Миссис Винтерс последовала за ними. Она всячески оберегала неприкосновенность своей личной жизни, но эта привычка не распространялась на других. Когда Брайан прощался, она уже входила в комнату миссис Воттс.

— Я приеду к тебе. Как-нибудь на следующей неделе.

— Только если сам захочешь.

Он совсем не хотел видеть мать, так же как не хотела и она. Теперь миссис Воттс была устроена роскошно на всю оставшуюся жизнь, и единственное, чего она хотела теперь, — стереть все воспоминания своей предыдущей жизни, все, что было до «Петуньи».

— Я обязательно буду на следующей неделе.

Он совершенно не знал, как поставить точку и уйти. Хотя, наверное, присутствие миссис Винтерс значительно облегчало его положение: можно обойтись формальным «до свидания». Он и подумать не мог о том, чтобы поцеловать мать на прощание, и дотрагиваться до ее холодной, змеиной руки он тоже не собирался. Подошел к ней сзади и неуклюже клюнул во вдовью кучку поредевших волос на затылке, которую заметил впервые в жизни. Пошел к двери. Мать даже не взглянула на него: она аккуратно и сосредоточенно устанавливала пресс-папье из цветного стекла на каминной полке. Брайан боком обошел и миссис Винтерс, стараясь не коснуться ее. Когда они наконец заметили его отсутствие, он уже был на улице и садился в такси.

Дома Брайана встретила визитная карточка матери в виде скомканной тряпки. «Это последнее, что от нее осталось здесь», — думал он, вытирая пол. Эта мысль согревала его. Потом он выбросил мерзкие, вонючие тряпки вместе с матрасом в мусорный бак на улице.

Следующий час он посвятил генеральной уборке квартиры. Подметая под кроватью, наткнулся на ее тапочки. Он уже потянулся за ними, чтобы отправить их вслед за матрасом и тряпками, но внезапно остановился: ему показалось, будто он хоронит мать заживо. Он вдруг понял, что ему недостает ее надоевшего присутствия, что он скучает по ней. Сел на пружины голой кровати и постарался сосредоточиться на неожиданных, незнакомых ему чувствах. Он уговаривал себя, что ей лучше там, где она теперь. И это ведь благодаря его заботам она будет хорошо накормлена и под присмотром. К тому же у нее впервые в жизни появилась подруга… Все эти годы он ухаживал за ней и содержал ее на то, что зарабатывал всеми доступными ему способами: легальными и нелегальными. Но, несмотря на все доводы и уговоры, он все еще чувствовал внутри странную щемящую боль. Если бы он смог глубже проникнуть в причины внезапной ноющей тоски, то понял бы, что виной всему не долгожданное расставание с матерью — просто ее истрепанные тапки были точь-в-точь такими же, как убогие тапочки мисс Хоукинс. Брайан не сразу понял, что плачет. Почему? Он не знал. Да и какая разница. Он оплакивал все свои обиды и обиды, нанесенные другим. Он плакал по любви, которой всегда был лишен. Впервые в жизни Брайан Воттс осознал, что прежде всего он — человек.