Уильям Голдинг - Негасимое пламя

Чарльз не отзывался.

— Подумать только, — продолжил я, — если бы Деверель тогда не спустился выпить, с мачтами ничего бы не случилось, и Марион так бы и прожила всю жизнь, не встретив меня!

Он коротко хохотнул.

— Вы оба не встретили бы друг друга. Нет, похоже, прежний лорд Тальбот до сих пор с нами.

— Вы смеетесь надо мной, что ли, там, в потемках? Да нет, конечно, — мы вполне могли встретиться и раньше, в чьей-нибудь уютной гостиной. А вместо этого… Возможно, она вернется в царство девичьих грез — до тех пор, пока кто-нибудь еще…

— Она никогда вас не забудет.

— Очень любезно с вашей стороны.

— Нет, серьезно. Я знаю женщин.

Теперь засмеялся я.

— В самом деле? Откуда же? Вы же настоящий морской волк, овладевший искусством мореплавания, познавший корабельное дело!

— Суда — они как дамы, да будет вам известно. Я понимаю женщин: их податливость, мягкость почти восковую — а более всего их страстное желание отдавать, дарить…

— А как же мисс Грэнхем, к примеру, или миссис Брокльбанк! Разве не встречались вам синие чулки? А изменчивые, капризные проказницы?

Чарльз помолчал, а потом произнес так удрученно, будто я победил его в серьезном споре:

— Наверное, нет.

Он отошел — пришло время измерить скорость.

— Пять с половиной узлов. Запишите, Эдмунд.

— Мои воспоминания о наших странствиях — если, конечно, доведется выжить — всегда будет скрашивать мысль о том, что мы сторицей вознаграждены за все выпавшие нам невзгоды и испытания.

— Как бы то ни было, полпути вы прошли и без помощи этих наград.

— Однако же, какое бесцеремонное замечание!

Чарльз отвернулся. По всей видимости, дела службы занимали его куда больше, чем мои. Заверещала боцманская дудка, забегали матросы. Из кубрика явилась следующая вахта под началом штурмана мистера Смайлса, рассыльным при котором состоял Томми Тейлор, зевающий как кот. Чарльз по всем правилам сдал вахту. Вахтенные рассыпались по палубе — кто к штурвалу, кто на ют, кто на верхнюю палубу. Подвахтенные, в свою очередь, исчезли в кубрике. Раздались четыре сдвоенных удара судового колокола.

Чарльз вернулся ко мне.

— Что ж, гардемарин Тальбот, вы свободны до полуночи.

— Тогда спокойной ночи или же доброго утра. Я запомню эту вахту на всю оставшуюся жизнь — лет на пятьдесят, не меньше!

Чарльз рассмеялся.

— Посмотрел бы я на вас, отдежурь вы так года два!

И все-таки прав был я, а не он.

Я направился в каюту — меня сморила внезапная сонливость, и зевал я не хуже Томми Тейлора. Фонарь мой то ли погас, то ли выгорел дотла. Продолжая в уме разговор с Чарльзом, я в полной темноте кое-как сбросил дождевик, стянул сапоги и упал на койку, задев какой-то рым-болт. Я сонно выругался и погрузился в крепкий, без сновидений, сон.

Прошло немало дней, прежде чем я сообразил, что, собственно, случилось. Чарльз, беспокоясь обо мне, принял на себя бремя ночных вахт — отчасти и впрямь для того, чтобы помочь другим офицерам, но в большей степени затем, чтобы избавить меня от ночных кошмаров в жуткой каюте! Он сделал это так же просто и непринужденно, как недавно снабдил меня сухой одеждой. Необыкновенный человек — чувствуя расположение к себе, он откликался на него с той щедрой деликатностью и теплотой, какие я встречал до сих пор только у Добби, нашей гувернантки. Забота о пассажирах была у него в крови, он умудрялся проявлять ее ненавязчиво, в мелочах. Целая наука, настоящий талант подмечать такое: устранять досадные недоразумения, поддерживать в приятных мелочах, маневрировать и строить планы, почти незаметные для остальных, хотя внимательный адресат рано или поздно о них все-таки догадывался. «Странная особенность для боевого офицера-моряка», — подумал я. С другой стороны, вспомнились его слова, что корабли, мол, как женщины… Большую часть жизни Чарльз опекал корабль, как верный муж, заботясь о судне и в порту, и в открытом море, рачительный и экономный, как лавочник!

Уже давно рассвело, а я все спал — в мою темную конуру солнечный свет не заглядывал. Проснулся я оттого, что Филлипс настырно тряс меня за плечо.

— Убирайтесь. Оставьте меня в покое.

— Сэр! Поднимайтесь! Сэр!

— Да какого дьявола вам надобно?!

— Вставайте, сэр. Вас капитан требует.

— Зачем?

— У них там свадьба сегодня.

Свадьба в открытом море! Такое событие не может не вызвать сплетен, тем более на корабле. Пересудами сопровождалась даже помолвка. А уж теперь! Самый нелюбопытный читатель, и тот подумает: «Что это они — подождать не могли?» Следующей его мыслью будет: «А! Выходит, не могли?!» Однако все на корабле прекрасно знали, что жених, весьма уважаемый на нижних палубах, умирает, так что ситуация к сплетням не располагала. Правда, в пассажирском салоне, по моим сведениям, к Преттимену относились с легкой симпатией или вовсе безразлично. Мисс Грэнхем же в своей жизни претерпела серьезные испытания. Она росла без особых печалей, пока смерть отца, каноника Грэнхема, не вынудила ее принять манеры и обличье гувернантки. Брак с человеком, еще менее стесненным материально, чем каноник англиканской церкви, позволил ей расстаться с надоевшей личиной. Хотя что толку судить о чужих мыслях и побуждениях? На первый взгляд мисс Грэнхем казалась женщиной достойной и умной, но суровой и аскетичной. Впрочем, совсем недавно обнаружилось, что ей свойственно человеческое тепло — открытие столь же неожиданное, сколь и приятное. Именно потому меня ранила мысль о том, что она раньше времени уступила заигрываниям жениха. Я впервые встретил леди, которая продемонстрировала положенное ей достоинство и благородство, и что же? Меня постигло жестокое разочарование. В любом случае эта свадьба не располагала к веселью — скорее к слезам, что так часто готовы проливать женщины.

Постараюсь, как смогу, описать памятное событие. Что-то вроде записок капитана Кука, хотя участниками стали не чернокожие дикари, а белые люди, некоторые из них даже дворяне. Похоже, все на корабле стремились открыто продемонстрировать хотя бы часть истинной природы человека: его врожденные предрассудки, его любовь к церемониям и его откровенную радость при праздновании настоящей причины бракосочетания — стремления к продолжению рода, победы животного начала в человеке!

Итак, постараюсь быть точным. Женщине в таких делах отводится более серьезная роль, чем мужчине. Ранним утром к мисс Грэнхем явились миссис Ист, миссис Пайк и миссис Брокльбанк. Как мне доложили, дамам удалось отговорить ее от матросской робы. Женская половина судна пребывала в твердой уверенности, что для будущего жертвоприношения невеста должна быть одета надлежащим образом. Вопрос спорный. Жених умирал и — несмотря на то, что дамы этого не знали — жертва была уже принесена. Как бы то ни было, кругом кипели обсуждения и раздавались шутки: иногда довольно смелые, если не сказать вульгарные. Дальше всех зашел мистер Томми Тейлор. Рассуждая о медовом месяце, на самом деле по многим причинам невозможном, он произнес голосом тихим, но прерываемым взрывами дикого смеха, похожего, как обычно, на хохот гиены. Я написал: «как обычно», но с течением времени мальчишеское в Тейлоре проявлялось все меньше, а вот звериное, гиенье — все больше… Впрочем, я отвлекся. Итак, Томми заметил — между прочим, в присутствии одной из дам, — что мисс Грэнхем станет похожа на адмиральские канты. Подвергнутый тщательному допросу — в чем же тут сходство, признался, что леди точно так же «фигурно закрутят и уложат». Кипя от возмущения, я счел своим долгом отвесить ему такую затрещину, от которой в голове у него загудело, а глаза, как я с удовольствием заметил, сошлись у переносицы не меньше, чем на минуту.