Дидье Ковеларт - Чужая шкура

У меня пропало всякое желание сочинять себе другое детство в отчем доме, оно растворилось в образе спасительной старушки. Но я почти ничего не пишу о ней. Она не должна занимать больше строк, чем ливанка из 28-го номера. Пускай Карин сама ее дорисует. Пусть вообразит, как она говорит, ее прошлое, ее печали и утраты. Тем более, моего вдохновения не хватит надолго, ведь я понял наконец, откуда моя бабуля взялась. Из комиксов, что я читал давным-давно, оставаясь один в двухкомнатной квартире, где никогда не пахло стряпней. Если другие ребята из «гостевого» обожали Барбареллу, Чудо-Женщину или Джейн Биркин, вырезанную из журнала «Люи», то моей героиней была Бабушка Дак. Меня пленили ее чудесная усадьба, ее кроткая улыбка и, конечно, пирожки. Они всегда поджидали в духовке: не нагрянут ли Билли, Вилли и Дилли, устав от сердитого Макдака, ленивого Дональда и всех этих взрослых разборок? В годы скитаний по приемным семьям у меня была лишь одна ценная вещь — коллекция «Микки-Парад». Панацея от всего.

Я оканчиваю письмо, извиняясь за краткость. Слова не даются мне, Карин, не желают покидать страницы романа, над которым я сейчас работаю. Эта ложь сводит судорогой мои пальцы. В ближайшие недели я вряд ли смогу много писать Вам, но пусть это Вас не останавливает, пишите, если будет такое желание. Не знаю, как лучше объяснить. Я тоже одинок и не собираюсь ничего менять, а почерк незнакомки будет мне лучшей поддержкой. Я постоянно думаю о моей новой книге, которая, быть может, однажды попадет к вам в руки, если я только допишу ее до конца. Вы даже на расстоянии угадали, какой она будет, и описали в постскриптуме. Я бы так хотел, чтоб она вам понравилась. Ведь вы станете ее единственной читательницей.

Я заклеиваю конверт, расплачиваюсь за чинзано и бочком семеню к двери, потупив глаза. На прощальные слова хозяин отвечает настороженным кивком. Письмо я опустил в ящик на углу улицы Оршан, а сам вернулся на авеню Жюно на ватных ногах, с ощущением пустоты в сердце и грузом на совести. Но как только вошел в квартиру, где все было неизменно, царила тишина и ласково мерцали непогашенные светальники, я стал угрызаться уже под другому поводу Кот даже не соизволил подняться мне навстречу Пустая клетка на окне кухни тут же напомнила о единственном серьезном событии, произошедшем в жизни Фредерика Ланберга по возвращении из Танжера. Только что я дрожал от возбуждения, опуская в почтовый ящик письмо Ришара Глена, а теперь равнодушно гляжу на мигающий автоответчик, переполненный сообщениями. Симптомы налицо, Доминик. Моя жизнь должна была бы закончиться с твоим уходом. Но, как видишь, этого не произошло. Ты сама так хотела.

Я обхожу квартиру, ищу твою тень в кресле, твои руки на окружающих предметах, на струнах виолончели. Я чувствую, как меня наполняет нежность, грустная и мучительная. Как тогда, в прошлом году, помнишь? В какой-то момент то ли слабости, то ли безразличия, жалости, а может, из желания уколоть ты вдруг пустила меня в свою постель. Пока я тебя любил, ты внимательно смотрела на меня, снисходительно улыбаясь. А потом, когда я рухнул на тебя, ты погладила меня по щеке и произнесла тоном учителя, который хвалит нерадивого ученика, вдруг взявшегося за ум:

— Ну вот, видишь?..

— Вижу — что?

— Что это не так уж трудно. Ты был с другой. Молодец.

Сдавленным голосом я спросил тебя, как ты об этом узнала. То была минутная слабость, на книжной ярмарке в Брив-ла-Гайярд; эта пресс-атташе всюду таскала за собой одного автора и очень хотела мне доказать, что он гений. Пока гений наливался арманьяком в гостиничном баре, я проводил ее до номера. Без своего профессионального, столь чарующего задора она оказалась весьма сухой рыжей дамой. Она занималась любовью с поспешностью хозяйки, которая слишком быстро меняет блюда, стараясь поскорей закончить ужин и запустить посудомоечную машину. На выходные она взяла с собой ограниченное количество сигарет — столько она положила себе выкурить — и три презерватива во внутреннем кармашке косметички. Я впервые трахнул незнакомку, с тех пор как резинки стали обязательным пунктом программы. Я ненавидел этот аксессуар, но еще больше ненавидел мысль о том, что быть верным Доминик, ко всему прочему, удобно — не надо предохраняться с другими.

— Я ничего не знаю, Фред. Я просто чувствую.

— Каким образом? Разве я… изменился?

— Нет. Я по глазам вижу, что ты сравниваешь. И уже готовишься меня потерять.

Я не сумел ей ответить. Аргументов у меня не было, защищаться не имело смысла. Она сжала в ладонях мое лицо, улыбнулась его стыдливому выражению и сказала, как бы закрепляя за мной право на выбор:

— Только будь осторожен.

Больше мы ни разу не занимались любовью. По крайней мере, я. А про нее я уже никогда ничего не узнаю.

Половина восьмого. Я сижу за секретером и смотрю в окно квартирки напротив. Набираю номер, написанный на объявлении. Время позднее, агентство наверняка закрыто, и уж если ответят, это точно будет мне знак.

— «Монмартр-Недвижимость», добрый вечер.

Сглотнув слюну, чтобы оставить себе время на раздумья, я выясняю всякие подробности, которые меня абсолютно не интересуют: срок аренды, общая площадь, состояние квартиры, оплата коммунальных услуг… Агент предупреждает, что у них есть еще один претендент. Мы назначаем встречу.

Вешая трубку, я замечаю, что улыбаюсь. Кот трется о мою ногу. Я собираюсь встать и покормить его, но он ложится на спину, поджимает лапки и, повернув голову, смотрит на меня. Сколько же лет он не подставлял мне свое брюшко! Я встаю на колени, глажу его по животу. Он мурлычет. Та же самая сила, что держит меня здесь, зовет и в тот дом, на другой стороне. Неужели такое раздвоение — в конечном счете единственный способ обрести себя?

На следующий день, в десять утра я заключил арендный договор на имя Ришара Глена. Плата будет поступать с текущего счета Фредерика Ланберга, который развеял подозрения агента, предъявив свой номер налогоплательщика и отдав последние три бумажки из кошелька. Он явно принял меня за «покровителя», снимающего квартиру для дружка. Так ли уж он ошибался?

Пусть эта квартира нужна мне лишь для получения почты, но именно в ней я начал изменять себе с самим собой.

Квартира была пустая и грязная. Серый пол с остатками оторванного ковролина, стены изъедены сыростью, печная труба провисла над полом, под ней кучка золы. Помнится, я подумал: тут все придется делать заново — и ощутил какое-то странное возбуждение. Кот, как всегда, дежурил, сидя на подоконнике и наблюдая за мной с другой стороны улицы.

У меня не было никаких причин спешить да и вообще превращать это помещение в пригодное для жилья; главное — стереть следы чужого пребывания и, если возникнет такая необходимость, придумать декорации, в которых мог бы жить не совсем рядовой человек. Я уже мысленно наделял Ришара Глена его собственным вкусом, стилем, привычками, в корне отличными от моих, и представлял себе, как преобразятся стены, какая будет мебель и как ее расставить, какое подойдет освещение. Отдирая от кованой оконной решетки объявление «Сдается», я вдруг ощутил невероятную свободу и замер на несколько мгновений, стоя на сквозняке. Потом поспешно закрыл окно, не дай бог, меня узнают соседи из дома напротив. Первое, что я приобрел для этой квартиры, были занавески.