Дидье Ковеларт - Чужая шкура

Почему для меня так важно, чтобы Вы написали настоящий роман? Я целый год изучала законы творчества, различные виды авторства у современных писателей, даже написала на эту тему работу в конце шестого класса (то же самое, что ваш выпускной, только мы не сдаем экзамен на бакалавра, а пишем исследование). И не обнаружила ничего, кроме столкновений между различными нарративными стратегиями, как они говорят, — позиционные войны, в которых сталкиваются персона, анима, эго, нечто «в себе» и нечто «для себя», а что в результате? Мучительность бытия вместо радости созидания. Вас я не анализировала, нет. Просто читала. И почувствовала радость творчества, абсолютную свободу вымысла, невзирая на тесные для Вас условности низкого жанра, которые Вы наверняка преодолели. Я тот еще графолог, но по-моему, после первого письма у Вас изменился почерк. Вы стали… как бы сказать? Чуть более самим собой, чуть более тем, кого я себе представляла.

Вы решили переписать «Принцессу», выбросить «заказные детали» и подарить героям вторую жизнь? Я это чувствую, даже издалека. Хотя, вероятно, мне так хорошо запомнились их голоса, вот и кажется, что они оживают вновь.

Теперь о другом (как ни странно). Мне так понравилось все, что Вы написали о своей бабушке! Она так напоминает мне мою… Господи, как же мне ее не хватает! С другой стороны, будь она жива, я бы не сблизилась с Н. и не почерпнула бы столько из книг…

Скажите, Ваш роман будет разворачиваться в прежних декорациях, на Нантакете? Быть может, Вы когда-нибудь поймете, почему я задаю Вам этот вопрос. А пока ответьте только «да» или «нет», мне этого достаточно.

Сейчас три часа ночи, и мне так неловко, но только это единственный момент, когда мне удается преодолеть мою застенчивость и быть до конца откровенной. Пускай фразы хромают, лишь бы дошли, куда я хочу.

Работайте: я Вас жду. И уверена, что не только я.

Карин»

Я открываю морозилку, где припрятана бутылка водки. Новый холодильник с этим напитком еще не знаком. Мне стыдно, Карин. Мне не по себе, я чувствую себя немного виноватым и совсем смешным. Что ответить, когда на тебя возлагают такие надежды? Единственным словом «да» посередине сложенного вчетверо листа бумаги, иного пути я не вижу. Но знаю точно: наша с вами история не выльется в роман.

Занявшись обустройством квартиры, я забросил предисловия. Обстановка, объемы, предметы и цвета подарили мне творчество, которого не передать словами. Здесь не рождается литературное произведение, а обживается чужой человек.

Мне всегда неловко покидать студию, словно я покидаю объятия женщины, к которой еще не привык. То, что я эффектно назвал своим вторым существованием, на самом деле пока сводится к тому, что я сжимаю ключи в левом кармане, наблюдаю, как с моего счета снимают квартплату, жгу свет в обоих домах, чтобы все время видеть из окна квартиру, где меня нет, ем и пью то, что мне не по вкусу, и покупаю мебель, на которую я, другой, никогда бы не взглянул.

Я, другой… Но я все тот же. Я только на время стал перебежчиком. И вот сегодня впервые решил не возвращаться — переночевать в студии. Уверен, что глаз не сомкну. Свет в окне напротив и кот, поджидающий меня за стеклом, — вот доказательства того, что мое место не здесь, что мне нечего ждать, а потерять можно все, что никогда Доминик не вернется в мои объятия в образе другой женщины. Мне кажется, я умер. И это ужасное чувство. И вместе с тем во мне живо желание, я возбужден, как юноша, готов мастурбировать на собственные фантазии и на бумагу для писем. В животе гнездится боль, а я отказываюсь бороться с ней, замечать ее, стараться от нее избавиться. Хочу, чтобы Доминик опять кончала на мне, чтобы ласкала себя на моих глазах, пока я растворяюсь в ней. Я не хочу дальше жить без нее. Не хочу желать ничего, кроме прежнего счастья. Не хочу, чтобы в окне напротив погас свет. Не хочу, чтобы чувства, которые я пробудил в незнакомке, поддерживали во мне искусственное дыхание. Не хочу любовной комы, ложных надежд, бесцельной лжи и ненужной отсрочки.

Меня будит солнце. Без десяти двенадцать. И кто-то стучит в дверь.

Приникнув к глазку, я различаю женский силуэт с непропорционально большой головой. Женщина мнется на пороге, то заслоняя, то пропуская солнечный луч, который мешает разглядеть ее черты. Мужчина на лестнице у нее за спиной спрашивает, есть ли кто дома. Вместо ответа женщина так молотит кулаком по двери, что я отскакиваю.

— Мсье Глен, вы здесь? У вас ванна течет, затопило квартиру снизу, я привела водопроводчика.

Я набрасываю плащ поверх трусов и отпираю. Консьержка косится на мой нелепый наряд, говорит, что она убирает квартиру у соседей внизу — они уехали на лыжный курорт, и знакомит меня с водопроводчиком, который спрашивает, принимал ли я ванну. Еще не проснувшись до конца, я отвечаю, что принимал, этой ночью; он с торжествующим видом кивает консьержке и идет впереди меня в ванную, сбивая на пути висящий самолетик и извиняясь.

— У вас есть смотровое окошко?

— Он всего две недели как вселился. И заходит редко.

— Потому-то раньше и не протекло: посмотрите на сифон.

— Ну люди, а? Тут ведь целый год никто не жил! А в декабре были морозы!

— То-то и оно… Где воду перекрыть?

— За раковиной.

— Поставлю ПВХ, и спите себе спокойно.

— Владельцу вообще на все плевать, он живет где-то в Южной Африке.

— Рад за него. Я бы туда не сунулся. Прокладки будем менять?

— Вот держите, вам почта пришла.

Привалившись к дверному косяку, в шоке от вторжения грубой реальности в мою придуманную жизнь, я машинально забираю у консьержки конверт со счетами за электричество. Прилипшая к нему почтовая открытка падает на пол. Мулен де ла Галет в чернобелом цвете в эпоху фиакров. Наклоняюсь, поднимаю, переворачиваю.

— Ну и ну! Это кто ж вам так запаял?

— Верно, кто-нибудь из ваших.

— Быть не может. Это аварийка, больше некому! Он, что ли, аварийку вызывал?

— Да он недавно здесь. Может, парень из агентства вызывал, когда квартиру показывал? Да, точно, в декабре, когда подморозило, ну и лопнула труба.

— Никогда не вызывайте аварийку: дерут в два раза дороже, делают паршиво и гарантий не дают.

На деревянных ногах я пячусь к креслу-качалке и падаю в него. Открытка без марки. Ее опустили прямо в мой ящик.

«Ну вот, не смогла устоять. Так и тянуло посмотреть на Ваш дом, угадать, какой свет у Вас в окне, за каким из окон Вы склонились над работой… До четверга я в Париже, у друзей (Л.Б.Гюйг, улица Леон-Гро, дом 12, XIII округ). Если вдруг захотите со мной увидеться, черкните словечко. Но только сначала прочтите мое письмо, если оно уже до Вас дошло. И тогда уже решайте, стоит ли нам видеться. Может, Вы предпочтете промолчать, и я вполне это заслужила своей непоследовательностью. Ведь я поклялась себе, Ришар Глен, не встречаться с Вами никогда. Иначе в жизни не посмела бы написать Вам то, что написала.