Гари Штейнгарт - Приключения русского дебютанта

Тем временем дешевые мотели северного происхождения сменились величественными туземными фасадами в стиле ар деко. Джорди велел Владимиру смотреть в оба: как бы не проехать отель «Новый Эдем и Кабана», запомнившийся Владимиру по прежним поездкам на Южное побережье, — многоэтажное, несколько облупленное пристанище для курортников, расположенное по соседству с «Фонтебло-Хилтоном», флагманом эпохи норковых палантинов.

Центром шахтообразного, некогда роскошного холла в «Новом Эдеме» служила тщательно отдраенная люстра. Сверзнувшись с высоты в несколько этажей, люстра зависла над поставленными в круг потертыми бархатными креслами.

— Элегантность никогда не выходит из моды, — объявил Джорди. — Нет, ты только глянь на этих славных ребят! — И он принялся с таким рвением махать стайке пенсионеров, словно те были его земляками, с которыми он вместе приехал в Америку. Но, к огорчению Джорди, новоэдемская команда даже не пошевелилась, ее члены наслаждались блаженной послеобеденной дремой. Для тех же, кто пребывал в сознании, в магнитофоне пел Банни Бериган [21] Банни Бериган (1908–1942) — один из наиболее выдающихся джазистов-трубачей эпохи свинга. , а в зеленой гостиной подавали вегетарианскую печень — слишком много развлечений, чтобы заметить появление Джорди и Владимира, пары необычной по любым стандартам.

Разочарования на этом не закончились. Джорди вернулся от регистрационной стойки со словами:

— Моя дура секретарша напутала с заказом. Ты не возражаешь, если мы поселимся в одном номере?

— О, нисколько. Все равно что вечеринка с ночевкой, маленькие девочки любят такие устраивать.

— Вечеринка с ночевкой. Мне нравится. Хорошая идея. И почему все радости достаются только девчонкам?

Действительно, почему? Была очень веская причина, чтобы все радости на вечеринках с ночевкой доставались девчонкам, и только им. Но Владимиру предстояло выяснить эту причину самостоятельно.

Он отложил в сторонугрязную портативную электробритву Джорди и оглядел с разных сторон свое выскобленное (кожу пощипывало) лицо в трехстворчатом зеркале ванной. Караул. На него глянул болезненный ленинградский Владимир, потом испуганный Владимир из Ивритской школы и, наконец, растерянный Владимир из научно-математической школы — триптих, отобразивший его абсолютно бесславную карьеру в качестве подростка. Когда вокруг пухлых губ имеется поросль, напоминающая нашлепку на лобок, это совсем другое дело.

— Ну как? — Владимир вошел в залитую солнцем спальню, в глазах рябило от бесчисленных цветочков на обоях и деревянных деталей — стиль новоанглийских пансионов давно перешагнул границу между Севером и Югом.

Джорди, развалившийся на кровати в одних плавках, поднял голову от газеты. Рыхлостью его тело походило на бурно растущий город, ручейки жира, как пригороды, расползались по всем направлениям.

— Что я вижу? Предо мной привлекательный юноша, — сказал Джорди. — Стоит только побриться, и совсем другое дело.

— Собеседование завтра?

— М-м? — Джорди все еще изучал девственную физиономию Владимира. — Точно. Мы обговорим ответы на вопросы. Но попозже. А сейчас иди погуляй на солнце, пусть подбородок загорит, а то он чересчур выделяется. И обязательно угостись здешним дорогим шампанским. Увидишь цену, глазам своим не поверишь.

Спустившись на лифте, Владимир направился к дверям с указателем «Купальня и бассейн». На воздухе стало ясно, почему шезлонги пустуют, а накачанные служители при бассейне бездельничают флоридский «не сезон» с трехзначной температурой по Фаренгейту засушивал спрос.

Несмотря на подавленность, Владимир приветствовал береговую полосу бокалом шампанского. «Ваше здоровье», — сказал он чайкам, визжавшим в небе. Все вокруг напоминало ему родину. Когда он был маленьким, Гиршкины каждое лето совершали набег на галечные пляжи Ялты. Доктор Гиршкин прописывал ежедневную дозу солнца хворому Владимиру, а мать часами выдерживала его под слепящим желтым диском, заставляя потеть и отхаркивать мокроту.

С другими детьми ему играть воспрещалось (бабушка клеймила их шпионами и доносчиками), окунуться в Черном море тоже не позволяли: мать боялась, как бы ребенка не сожрал ненасытный дельфин (несколько бутылконосых особей резвились неподалеку от берега).

Взамен мать придумала для сына игру. Она называлась «Твердая валюта». Каждое утро мать чаевничала со своей старинной подружкой, работавшей в отеле «Интурист» и информировавшей мать о последних изменениях в валютном курсе. Затем они с Владимиром заучивали эти цифры. И начиналось:

— Семь британских фунтов стерлингов равняются…

— Тринадцати американским долларам, — выкрикивал Владимир.

— Двадцать пять голландских гульденов.

— Сорок три швейцарских франка!

— Тридцать девять финских марок.

— Двадцать пять немецких марок!

— Тридцать одна шведская крона.

— Шестьдесят… шестьдесят три… норвежских…

— Неверно, дурачок ты мой маленький…

Штрафом за ошибку (и наградой за успех) была жалкая советская копейка, но однажды Владимиру удалось заработать аж пятикопеечную монету. Мать с грустью выудила ее из своего кошелька.

— Теперь ты сможешь поехать на метро, — сказала она. — Сядешь в вагон и уедешь от меня навсегда.

Владимир был настолько потрясен этим заявлением, что расплакался.

— Как я могу уехать от тебя, мамочка? — ревел он. — и как я один войду в метро? Нет, я никогда больше не поеду в метро! — Он проплакал весь День, лосьон для загара тек по его щекам. И даже искусное акробатическое представление, устроенное дельфинами-людоедами, не развеселило его.

О, наши детские беды. Ощущая себя много взрослее и много счастливее, чем прежде, Владимир решил отправить Фрэн открытку. Сувенирный киоск в «Новом Эдеме» предлагал широчайший выбор голых задов, припорошенных песком, морскую корову, умолявшую о спасении от полного истребления, и крупные планы кислотно-розовых фламинго, гнездившихся во флоридских дворах. Владимир выбрал фламинго, как идеально соответствующих обстоятельствам. «Дорогая, — написал он на оборотной стороне. — Эта конференция по иммигрантским проблемам — скука смертная. Порою я просто ненавижу свою работу». Конференция была гениальной выдумкой Владимира. Он даже сказал Фрэн, что прочтет доклад, основанный на американском опыте его матери, — «Прерогатива пирогов: советские евреи и кооптационный потенциал американского рынка».

«При каждом удобном случае практикуюсь в шаффлборде и маджонге, — писал он Фрэн, — чтобы, когда для нас наступят золотые денечки, я смог бы стать тебе достойным партнером в играх. Но прежде чем ты накинешь цветастую шаль, а я переоденусь в ослепительно белые штаны, давай — и не откладывая надолго — поколесим по стране, и в долгом путешествии ты расскажешь мне всю свою жизнь с самого первого дня. Притворимся туристами («захватите фотоаппараты, посмотрите туда-сюда»). Я не умею водить машину, но мечтаю научиться. Через три дня и четыре часа мы увидимся. Жду не дождусь».