Гари Штейнгарт - Приключения русского дебютанта

— Мой американский товарищ и я протестуем! — ответил Владимир по-русски. Он ощутил беспокойство в желудке: поглощенное за день — гуляш, картофельные клецки, выпивка — бурлило, — и Владимир молил Бога, чтобы его не вырвало прямо здесь и сейчас, ибо тогда уж он точно проиграет спор. — Ты поставил меня в крайне неловкое положение. Мы с американским товарищем направлялись на позднюю встречу. И кто знает, что он теперь подумает о русских.

— Нет, это ты, Гиршкин, выставил нас на посмешище перед всей Правой. И как раз в тот момент, когда мы упрочили взаимопонимание с городской полицией. Так что, милок, сегодня ты едешь домой со мной. А там поглядим, кто будет хлестать Сурка в бане…

Коэн, видимо, почувствовал угрозу в его голосе, ибо, несмотря на полное невладение русским, промычал нечто утробное.

— Нет! — специально для Гусева перевел Владимир мычание поэта. Ему становилось все страшнее. Что Гусев задумал? — Ставлю тебе на вид нарушение субординации. Если ты отказываешься вызвать мне такси, дай мобильник, я сам позвоню.

Гусев обернулся к своим людям; те пока колебались, смеяться им или отнестись к этому тщедушному пьянице с уважением, но командир подал знак, и они расхохотались. Ласково улыбаясь, Гусев надвигался на Владимира.

— Знаешь, что я с тобой сделаю, цыпленочек? — спросил он шепотом; впрочем, густые русские шипящие разносило эхом по всему кварталу. — Знаешь, сколько времени тянется здесь расследование преступления, если у тебя есть друзья в мэрии? Слыхал про ногу, которую нашли в ящике с носками в «К-марте»? Уж и не припомню сейчас, кого мы в тот день расчленили. Его превосходительство посла Украины? Или сделали обрезание министру рыболовства и птицеводства? Тебе интересно? Тогда я загляну в мою амбарную книгу. А еще лучше, не шлепнуть ли тебя и твоего дружка? Зачем тратить сотню слов, когда на двух пидоров хватит и одной пули?

Он подошел настолько близко, что Владимиру ударил в нос едкий запах сапожного крема, которым Гусев натирал свои мотоциклетные ботинки. Владимир открыл рот — зачем, собственно? Пушкина процитировать? Укусить Гусева за ногу? Тогда, во флоридском отеле с Джорди, он как-то выкрутился… Он…

— Опа, ребята! — крикнул Гусев своим людям. — Прикиньте, какой будет заголовок в завтрашнем «Столованском экспрессе»? «Два американца покончили с собой из-за повышения цен на пиво». Как вам, братки? И разве я сегодня не остроумен?

Между Гусевым и его увешанными оружием соратниками началась дискуссия: не сбросить ли иностранцев с Ноги. Внезапно Владимир ощутил странную усталость. Его влажные веки смыкались…

Спустя несколько секунд он перестал понимать, о чем говорят соратники Гусева; их речь казалась скорее заполошным гусиным клекотом, а не уголовной скороговоркой. И вдруг…

Вдруг непонятно откуда послышался шум. Благостный звук голливудских сказок. Визг шин спасительного автомобиля, что выворачивает из-за угла и втискивается в узкое пространство между Гусевым и его командой.

Из «бимера» вылез Ян, в грубошерстной теплой пижаме он походил на выпущенного на поруки пациента дурдома.

— У меня приказ, — крикнул он сначала Гусеву, а потом и бывшему спецназу МВД. — Приказ от самого Сурка. Мне, и только мне велено доставить Гиршкина домой!

Гусев невозмутимо достал пистолет.

— Отойдите, господин Гусев, — сказал Ян. — Как я уже сказал, у меня приказ…

Гусев схватил молодого столованца за плечи, развернул его на сто восемьдесят градусов, одной рукой вцепился в пижамный воротник, а другой воткнул дуло пистолета между складок на шее Яна.

— Какой приказ?

В этот момент время для Владимира остановилось бы, если б не болтанка в желудке. Каждая пертурбация отсчитывала единицу той временной протяженности, которую ему оставалось прожить, пока Гусев не выпустит Яна из лап. Наконец водитель, парень далеко не мелкий, но выглядевший таковым на фоне раздувшейся физиономии Гусева, медленно полез рукой внутрь пижамных штанов и достал из спрятанного под ними футляра (его пальцы лишь слегка подрагивали) мобильный телефон.

— Сурок следил за вашими передвижениями. — Обычно спотыкающийся русский Яна сейчас был правильным и точным. — Честно говоря, он волнуется за безопасность Гиршкина. Если хотите, я наберу номер Сурка.

Наступила глубокая тишина, если не считать металлического щелчка: то ли поставили оружие на предохранитель, то ли изготовились к бою. Затем Гусев отпустил Яна. И быстро повернулся спиной, предоставив Владимиру довообразить выражение лица его проигравшего противника. Далее Владимир услыхал, как захлопнулась дверца машины. С десяток моторов взревели почти одновременно. Какая-то бабушка, открыв окно в доме напротив, принялась кричать ломким от сна и старости голосом, требуя тишины и угрожая опять вызвать полицию.

Лежа на заднем сиденье машины (Коэна распрямили и усадили на место штурмана), Владимир уговаривал себя забыться если не вечным сном, то по крайней мере некой его разновидностью. Не получалось. В его голове, как в центральном агентстве по отбору актеров, толпились угреватые скинхеды, истерические полицейские, бравые ребята в форме МВД и, конечно, странные советские таможенники. И тот, с запахом осетрины изо рта. Тот, что сказал когда-то матери:

— Ты еще вернешься, жидовка.

Вот он и вернулся.

Естественно, ему приходило в голову сбежать. Почему нет? Как-никак на его счету в Дойчебанке лежало около пятидесяти тысяч долларов комиссионных за аферу с Гарольдом Грином. Хватило бы на какое-то время, если обосноваться где-нибудь в Ванкувере. Но нет, это было бы чересчур. В том числе чересчур трусливо.

Прозорливый русский, валяясь на травке, нюхая клевер, лакомясь ягодой-малиной, знает, что в любую минуту ему на голову может свалиться История и дать пинка под зад исподтишка.

Прозорливый еврей в той же ситуации знает: История обойдется без церемоний и врежет прямо по морде.

Русскому же еврею (прозорливому или нет) ведомо, что ему достанется и от Истории, и от русского, — под зад, по морде и по любому другому месту, по которому только можно ударить. Владимир все это понимал. И позиция его была такова: Жертва, кончай валяться на травке.

На следующий день он проснулся рядом с эфирно белой спиной Морган. Грудь ее круглилась по бокам, как поднявшееся в кастрюле тесто. Его любимая представления не имела о занятных ночных приключениях своего Володечки.

Его любимая не имела представления много о чем. Ибо какие бы политические или романтические глупости ни совершала она вместе с Томашем (скорее всего, нищим молодым столованцем, от которого несет промокшими ботинками и чесноком), кто бы — крылатый лев, минотавр или грифон — ни обитал в запечатанной потайной комнате и каким бы правом на безобразия ни наделяли ее модные американские приступы страха, по большому счету, в ее мире царила тишь да гладь, если сравнивать с миром Владимира с его моральным релятивизмом и животным поклонением одному богу — Выживанию.