Юрий Хвалев - Пробежка ввысь

Понимая, что разговор с фрау Зильберштейн уже не добавит оптимизма, Мартин решил откланяться.

- Подождите, мы так редко видимся. У меня есть хороший, турецкий чай, пойдёмте, я вас приглашаю.

- У меня много работы. Если только ненадолго.

Квартира фрау Зильберштейн, словно картинная галерея, на стенах работы известных художников радуют глаз. Мартин хорошо разбирался в живописи, поэтому и решил пожертвовать сном; ещё раз взглянуть, ради любви к этому проклятому миру.

Пока хозяйка суетилась в кухне, Мартин приблизился к любимой картине художника Вица.

- Чай готов, пожалуйста, к столу, - выходя из кухни, сказала фрау Зильберштейн.

- Сколько раз я любовался этой картиной. И всегда поражаюсь, как она великолепно действует на меня, даже трудно объяснить, просто смотришь и восхищаешься, забывая про всё на свете. Вы счастливый человек, фрау Зильберштейн. Каждый день пропускаете через сердце эту красоту.

- Мартин, если бы вы заглянули ко мне недели две назад, то сильно удивились. Потому что эта красота отсутствовала. Стены настолько опустели, что их можно было назвать голыми. Понятно, что с годами ума становится меньше, но я не настолько ещё глупа, чтобы оставлять свои сокровища варварам. То, что вы видите – это копии.

- Копии?!

- Да. Оригиналы давно уже упакованы, вывезены и спрятаны. Но когда я приходила в пустую квартиру, мне становилось плохо. Болела голова, я нервничала, не знала, куда себя деть. С годами я к ним так привыкла, так сказать, прикипела. Я обратилась к уличному художнику Ганцу, и он заново нарисовал моё окружение. Только тогда я успокоилась. Пейте чай, не стесняйтесь…

***

Игорь выключил плеер и, стараясь не перебивать лектора, направился к выходу. Дверь оказалась заперта. Игорь постучал, затем ещё раз дёрнул ручку.

- Игорь, я прошу вас, останьтесь, я хочу рассказать, как расстреляли моего отца.

- Послушайте, мне нет дела ни до вас, ни до вашего отца. Меня ждут дома, вы это понимаете?

- Понимаю, но мне нужна ваша помощь. Русские всегда есть милосердные люди. Несколько дней назад я получил письмо, почерк точь-в-точь моего отца, он просит, чтобы я выкопал его гроб. Одному мне не справится, я готов вам заплатить. Поможете?

- Мартин, по-моему, вы ненормальный. Потом зачем ворошить прошлое? Извините, я ухожу…

Игорь отпустил зажимы окна, и оно юркнуло вниз, захватив с собой кусок голубого неба. В проёме квадрата мелькнул вечерний пейзаж худеньких берёз. Повеяло прохладой.

- Игорь, у поезда смертельная скорость, вы сильно рискуете. То, что я предлагаю вам, нет ни малейшего риска. Поможете?

- Даже не знаю…

***

Фрау Зильберштейн в безукоризненном белом халате медсестры обходила палаты фронтового госпиталя и производила перевязку. Обезображенные шквальным огнём манекены заполнили последние свободные койко-места. Безнадёжные инвалиды лежали отдельно, как и положено – в реанимации. Сквозь марлевые повязки проступали кровяные кляксы; отовсюду разносился запах горелого пластика. Коридорный радиоприёмник вместо музыки играл неприятный, пронзительный стон. К приезду фотокорреспондента газеты «Штурм» всё было готово.

Мартин с озабоченным лицом вошёл в госпиталь в сопровождении молодого, долговязого юноши, у которого обузой болтался громоздкий фотоаппарат. Навстречу вышла фрау Зильберштейн.

- Начните с реанимации, - грустно сказала она, - там лежат награждённые Железным Крестом.

- Мне без разницы с чего начинать, - грубовато ответил фотокорреспондент.

- Что с вами? – обращаясь к Мартину, спросила фрау Зильберштейн. – У вас такой озабоченный вид.

- Чарли исчез…

- Как исчез?

- Так…

- Ну не иголка ведь, найдётся.

- Я бы так не волновался, но у меня пропал альбом с новыми марками. Они очень ценные…

- Вы думаете это он?

- Да. Последнее время он хитренько улыбался.

- Ни на кого нельзя положиться, - добавил фотокорреспондент, - кругом одни жулики.

***

Пройдя паспортный контроль, Игорь и Мартин оказались в ночном, тихом городе Г., который со всеми проблемами давно отошёл к сладкому сну. На узких улочках не было ни души, только двое – русский и немец, конвоируемые длинными тенями в строго определённом направлении шли навстречу городскому кладбищу.

Казалось на этом кладбище, отсутствовала смерть. Покрытая равномерным светом луны траурная местность удивила Игоря: выверенными линиями дорожек со стриженым газоном, идентичностью надгробных плит, плюс наличие вечной тишины. Хотелось закончить свой путь именно здесь, а ни там : рядом с раскоряченными ржавыми оградами и покосившимися крестами, с заросшими могилами и вечным карканьем воронья.

- Игорь, помогите, - тихо сказал Мартин.

Игорь очнулся и посмотрел на Мартина. Тот стоял рядом, держа в руке две саперные лопаты.

- Что?

- Нужно отодвинуть надгробную плиту. Она легкая, пустотелая…

Отодвинув в сторону плиту, они принялись копать.

- Мартин вы не боитесь?

- Нет, а что?

- Как-то ни по себе…

Песок хорошо прилипал к лопате и стекал равномерно: налево и направо.

- Что-то твёрдое под ногами…

- Это гроб, берите, быстрее…

- Какой легкий гроб.

- Сколько время прошло, вот и сделался легче.

- Хорошо сохранился, - занося свою сторону, сказал Игорь.

- Игорь, откройте крышку, я немного волнуюсь.

Мартин отошёл в сторону. Игорь снял крышку.

- Ну что? – не поворачиваясь, спросил Мартин.

- Лежит…

- Я так и знал, - подходя к гробу, сказал Мартин. – Это Чарли…

- Манекен?!

Мартин промолчал.

- Он что-то держит в руке, - беря у манекена увесистую книгу, подвёл итог Игорь.

Открыли книгу.

- Это альбом новых, ценных марок, - грустно констатировал Мартин.

- Мартин! Смотрите! – закричал Игорь. – Он улыбается!

Закончив уборку, Иннокентий, лысеющий зоодворник, ещё раз прошёлся по клетке, и остался удовлетворённый, на твёрдую четвёрку, её чистотой. До пятёрки Иннокентий никогда не дотягивал из-за ржавых прутьев, которые смотрелись вызывающе и портили общую картину. Несколько раз Иннокентий пытался решётку покрасить, но наступала осень, с деревьев опадали листья, а вместе сними, возможно, из солидарности опадала и краска. Посетители, особенно художники-зоореалисты выказывали крайнее недовольство, делая крайним, естественно, Иннокентия, потому что от облезлости страдали их картины. Посетители отказывались покупать осень с ржавыми прутьями. Художникам ничего не оставалось, как писать на бедного зоодворника анонимные доносы, но почта в зоопарке не работала, по причине пьянства почтальона, и доносы копились без ответа. Правда, в список доносителей не входила начинающая зоореалистка Зоя, но её мнение «донос – палка о двух концах» собратья по мольберту пропускали мимо ушей.