Юз Алешковский - Маленький тюремный роман

— Однажды, Дима, занимаясь в студии нашего Учителя ради усвоения совершенных лицедейских манер — весьма немаловажных для молодого кретина, решившего уйти в профессиональную политику, — я тоже задумался о тайной подоплеке актерства, точней, о метафизике, о подноготной правде призвания к оному… думаю, что поразительный феномен этого странного вида психической жизни, его биологическая, соответственно, биохимическая суть имеет непосредственную близость к интересующему тебя вопросу… разумеется, тяга к актерскому искусству началась задолго до античных времен… оно уже на заре человеческой юности поощрялось колдунами, потом жрецами мистерий и считалось праздничным, увеселяло, учило переживать/оркестровать не только свои эмоции и мысли, но и чужие, предлагало примитивные модели и образцы поведения в часто повторяющихся ситуациях быстро усложнявшегося образа общественной жизни… но догмы раннего христианства, начисто отвергали все прежние религиозно-мифологические, замечательно поэтичные культуры: языческую, древнегреческую, древнеримскую, да и варварскую тоже… раннее христианство всячески клеймило актерство, даже строго запрещало хоронить представителей одного из древнейших искусств на прицерковных кладбищах… в сторонке — пожалуйста — хоть сатану закапывайте, серой смердящего… ничего не поделаешь, психика фанатически властных служителей новой, набиравшей силы, религиозно-нравственной парадигмы и ее эстетики, — реагировала с излишней, на мой взгляд, ревностью, с недопустимой нетерпимостью на постоянно вспыхивавшие то тут, то там очажки языческой культуры, не желавшей помирать, а также на крайне занятные ереси гностиков и озорные художественные вымыслы людей светских… поэтому христианские владыки и богословы считали дьявольским желание людей — зрителей и странствующих комедиантов — то карнавалить в масках тотемических животных, то, по-старинке, перевоплощаться в леших, ведьм, всяких духов, вампиров, призраков и так далее… словом, я предположил, что совершенно новое христианское мировозрение, особенно католицизм, странным образом опустившийся до иезуитски человекозверской метОды защиты Учения Спасителя — человечнейшего из Учений — было настроено интеллектуально и интуитивно на то, что впоследствии — в далеком будущем, в персонализме — обрело твердые основания и строгие принципы поведения верующих, а также новообращенных… проще говоря, у человека, у христианина, — проповедывали Первоиерархи, а Папы Римские писали буллы, — имеется индивидуальное, данное свыше именно ему, неповторимое Я… будь ему верен, вечно утверждай, соотнося его и в мыслях и в делах с идеальными — именно поэтому редко когда выполнимыми — максимами Ветхого и Нового Заветов… актерское лицедейство считалось разлучающим личность со своим Я… церковь приравнивала его к фактическому самоубийству личности, выпавшей из круга благостной жизни, коварно изменившей самой себе, заменившей лицо личиной и, с целью укрыться от взглядов Всевидящего, пошедшей на явное злодеяние — на прямой сговор с самим дьяволом… актеров считали лицедеями, поигрывающими в прятки с суровой действительностью и уводящими души людей верующих в сторону от канонов религии и церковных ритуалов — к праздности развратного времяпрепровождения… на мой взгляд, эти положения были казенно схематичными и крайне поверхностными… меня лично они никогда не устраивали, ибо нарушали мои представления о божественной свободе познания, творчества, наконец — не побоюсь сказать — богоподражательных поисков гениев искусств, по сути дела, создающих, скажем так, свою реальность… возможно, именно поэтому мы глубоко чувствуем замечательность смыслов, присутствующих в достойных образцах музыки, словесности, живописи, изредка театра, еще реже кино… точней, в сотворенных музыкальных, поэтических, романических, живописных мирах пытаемся вглядеться в сложнейшую суть человеческих характеров, постигаем глубинные тайны звучаний, языков, света, тьмы и красок… я вовсе не мыслитель, но однажды подумал, исходя в своем предположении из того факта — кстати, и из философских положений Достоевского, — что, как это ни странно, самое непостижимое из всего, дающегося любому человеку с рождения до сырой могилы, — это неимоверно тяжкий труд существования, до сих пор внятно не приоткрывшего ни одному из живших и ныне живущих людей смысла своих начал, целей и концов… другими словами, речь идет о сознательном и бессознательном пожизненном несении крестного бремени Бытия, Времени и Свободы, ко всему прочему, порядком осложненном ожиданием/неожиданием посмертных — райских или адских — непостижимостей… актерство же, повторюсь, как и прочие искусства, способно создавать вторую — пусть иллюзорную, пусть временную — зато желанную, сладостно повторяющуюся, как при соитии, реальность, к тому же неизбежно основанную, по словам Митеньки Карамазова, на реализме действительной жизни… вот ты, Дима, актер, законно зарабатывая за свой труд, и мог и любил изо дня в день забывать о своем Я — о само-бытии души и разума — тем не менее, не переставая оставаться Дмитрием Анатольевичем Лубяновым… оказывается, в театре все так просто, все дивно напоминает премилый состав увлекательных детских игр… сама Вселенная бессознательно сводится зрителями, особенно «коллективом театра», к одному из двух Божественных Обстоятельств: к обстоятельству места — к сцене, а бесконечное Бытие — к двум-трем часам сценического действия… промолчим уж о том, какие чувства и мысли захватывают зрителей и актеров на глазах режиссера, сотворившего на сцене увлекательный спектакль, полный различных образов, чувств и мыслей, и, подобно Творцу, говорящего себе в финале — «Хорошо!», да еще и добавляющего — «Верю!»… прости, Дима, я увлекся, но, раз уж затронута тема, всегда меня волновавшая, вот о чем не могу не сказать: миры трагедий, драм, комедий, сотворяемых на сцене, настолько поглощают умы и души актеров и зрителей — если это, конечно, не дешевенькая, как в вонючие наши времена соцреализма, и не какая-нибудь замечательно мошенническая подделка — настолько эти миры поглощают внимание каждого из его обитателей, что привычное, поэтому мало кем из них замечаемое в реальности чувство существования, внезапно превращается словно бы в ослепительный алмаз — в плод любовного соития сверхвысоких температур и невообразимо огромных давлений… собственно, это в сущности и есть космогония, физика и химия балетной, драматургической, оперной сценографии, взявшей на вооружение словесность, музыку, живопись, дизайн, опять-таки, даже свет и тьму… сей упомянутый алмаз, родившийся, как в сказке, блистательно ограненным, не просто ослепляет, но сообщает всему житейскому — иными словами, все тому же реализму действительной жизни — необыкновенную драгоценность, необходимую компенсационную дополнительность, отстраненность от повседневных трудов, свободу от тягостно длительных качеств времени и, в конце концов, дарит хоть какое-то забывание скучнейшей неустроенности существования и приевшихся примет обрыдшего быта… при этом — не правда ли, Дима? — внезапно расцвечивается не всегда посильное для восприятия массы людей ощущение либо чрезмерной сложности, либо чудовищного однообразия личной внутренней жизни… умолчу о кино, о счастливчике, захапавшем все виды искусств, успевшем достаточно их опошлить из-за чисто коммерческих соображений и в угоду массам, которые, раззявив варежки, жаждут, если не хлеба, то дешевеньких зрелищ… если, добавим, невежественные тираны не превращают в агитку сие, по словам Ульянова, важнейшее «для нас» из искусств.