Юз Алешковский - Маленький тюремный роман

— Вы угадали… не знаю почему, мне захотелось поделиться с вами неожиданными для меня мыслями, довольно странно ни разу не посетившими мою башку на воле… а в тюрьме, до неузнаваемости измордовывающей любую личность, эти мысли, словно стайка бабочек, порхали надо мной, нежно припорашивая пыльцою нос, крылишками обвеивая заживающие ссадины… понять не могу, ошибаюсь или нет, — мне просто невдомек, почему современные фолософы продолжают дискутировать о природе Зла и всячески обмусоливать шарлатански поверхностный миф о Дьяволе, когда ключик к самому простому, подобному математической формуле, решению проблемы, мучающей человечество, лежит у них под носом да еще и поблескивает на солнышке… вот что меня бесит, если я, конечно, не ошибаюсь… а разве проникновенное наблюдение — «Сами не ведаете что творите» — не подсказывают где и в чем следует искать разгадку, пожалуй, самого легкого из мировых вопросов?.. как это ни странно, Человек обязан оправдать Дьявола, а вину за все до единого злодейства, происшедшие и происходящие в истории, необходимо полностью возложить на ту — обладающую авторитарной властью — часть своего собственного богоподобного разума, которая является почвой, неизменно способствующей существованию и разветвленному произрастанию на земле Зла… подобной способности производить его и выращивать, заметим, никогда не имела, не имеет, не будет иметь до конца дней ни одна из живых тварей, ибо Человек — только он один — всегда был носителем многотысячелетней болезни своего рода… следовательно, я являюсь соучастников одного исторического преступления, в чем признаюсь со всем чистодушием.

— Буквально ошеломлен, — не сразу откликнулся Люций Тимофеевич, — сверхбезумие ваших мыслей свидетельствует, если верить физикам-теоретикам, о простоте конечной достоверности и достоверности конечной простоты… видимо, чем гипотезы блистательней, чем ближе они к истине, тем больше их в воздухе времени, а людей, способных воспринимать непривычные смыслы каких-либо откровений — становится на душу населения все меньше и меньше, как утверждал один мой подследственный… выдающимся он был поэтом, ничего не скажешь, но весьма неосторожным, крайне пылким человеком, чему виной — свободолюбие, неизменное правдоборчество и нескрываемая ненависть, сами понимаете, к кому именно… словом он, как сам писал, жил, не чуя под ногами страны, и, в отличие от многих, свысока плевал на инстинкт самосохранения, помогающий животным мгновенно реагировать на разного рода опасности… но на то он, согласитесь, и истинный поэт, чтобы жить в веках, а не ошиваться, заткнув рот, за сто первым километром… я ни в чем не мог ему помочь — пусть простит меня на том свете… пардон, за вами пришли, отдыхайте, но после передышки придется уж зайти к медикам — они вас перевяжут и всячески обследуют… потом — отличный обед, благодарю за беседу.

Сообщение о судьбе великого поэта совершенно потрясло А.В.Д.; он нашел в себе силу и улыбнулся, ибо было бы некорректно никак не отреагировать ни на крайне крамольное — в этих-то застенках! — содержание разговора, мало вязавшегося с обликом, как бы то ни было, палача и высокопоставленного служаки, ни на известие о наверняка человеческом обеде; разговор удивлял еще и потому, что в последние годы даже философски и религиозно настроенные интеллектуалы, подавленные бешеным нахрапом беспросветно темного и жестокого безбожничества, начисто перестали вести захватывающе интересные дискуссии о «метафизике Начал и Концов»; да и само Имя Бога — вопреки всем непререкаемым законам и правилам Языка — тупая распоясавшаяся власть распорядилась или не упоминать вообще, или дозволять делать это крайне редко; при этом следовало печатать Имя Бога непременно с глумливенькой буковки «б», что, по мнению «никемов», ставших «всемами», полезно стирает в уме слепых безграмотных толп и без того стершееся от хождения по душам «населения в стране» архиреакционное понятие о Боженьке, жить по которому — что диверсантскую бомбу подложить под крепежные устои нового общества.

«Да, власть, идиотина, обезумела и продолжает безуметь, точь-в точь как ее «великий рулевой, кормчий и корифей всех наук»… он все-таки добил своего бесстрашного обидчика — добил… на месте несчастного поэта я сам себе пожелал бы как можно скорее подохнуть, чем видеть всю эту мелкую грязцу и мессиво кровавых костей в колесе… вот и увели поэта в ночь, где не течет никакой Енисей, где ни до одной из звездочек ни одна звезда не достает… Царствие ему Небесное» — А.В.Д. слегка припугнуло: подумав о том свете, он — опять-таки как в детстве — почувствовал предвосхищение некоего праздничного блаженства дня рождения кузена, каникул, поездки в Крым, экскурсии в зоопарк… он в тот же миг отнесся с брезгливой ненавистью к «институту», к тюрьме — к одному из самых отвратительно безобразных видов не то что непобедимого, но торжествующего на земле Зла.

Такого рода раздумья одолевали А.В.Д., когда его в той же каляске везли из весьма приличной медчасти по переходам лабиринта, полным не то что бы людей, а многоликих призраков зла и всех его жертв — арестантов, конвоиров и следователей; последние испытывали нескрываемое удовольствие от своего местонахождения и полусвободного, в сравнении с арестантским, обитания в мокрично серо-сукровичных стенах; словно гонимые хищными человекообразными птицами метались в спертой тюрьмосфере мертводушнго пространства арестантские муки, страхи, тревоги, сокрушенные надежды, бессонницы, невыносимые недоумения, лики неизбываемой тоски о былой жизни, о судьбе ближних — всего, что мучает, терзает, изводит каждого из арестантов в огромном каннибальском мясокомбинате; на физиях служак в форме и в штатском так и светилось нескрываемая упоенность благополучной устроенностью на фоне тиранического беспредела жестокого террора — чувство не свойственное ни одному из животных, но присутствующее только лишь людям, оказавшимся в самой гуще бедствия, причем, не природного, а человеческого происхождения; оно, это чувство сообщало даже низовым сотрудникам органов — ничтожно малой части всего населения СССР — постоянно радостную удовлетворенность своим положением, своей причастностью к царившему повсюду — не только в стенах тюрьмы — душку злорадствующей мстительности; этих людей согревала вроде бы прижизненная безнаказанность всесильных верховодов, сегодня ворочающих судьбами как абсолютно невинных жертв, так и деятелей, еще вчера виновных в их гибели, но не желающих быть перемешанными с ними в растущих горах безымянного пепла; о какая зависть к рядовым служащим Лубянки изводила только что испытанных — от слова «пытка» — бывших властителей, которых деловито волокли из камер на допросы и обратно; такие возникали в уме А.В.Д. абсурдные картинки «эпохи борьбы и побед», никогда не снившиеся ни Данте, ни Кафке ни в одном, как говорил Гойя, из снов разума, рождавших чудовищ.