Юз Алешковский - Маленький тюремный роман

То что скромно одетый вождь, шагая из угла в угол кабинета, серьезно порол немыслимо дикую хуйню, дымил-попыхивал трубкой и дорассуждался до того, что просто забыл, как это бывает с властительными, неумными и крайне поверхностными мегаломанами, о вопросе насчет утопического омузыкаливания мозолистых ног двух вождей революции, — все это буквально спасло А.В.Д. от ответа, который уже вертелся на языке, правда, попрежнему никаких не имея сил слететь с уст… с речью А.В.Д. происходило нечто трагическое и вроде бы совершенно неразрешимое: стоило ему с огромным напряжением мысленно произнести всего какие-то два слога, как идолище в партийном кителе, словно бы читая его мысли, немедленно предупреждало ответы на каждый из своих мудацких вопросов и само же на них отвечало. — Не будем играть в так называемые нашими врагами бирюльки, товарищ Доброво… политбюро, основываясь на информации, добытой из ряда источников, заслуживающих доверия, одновременно высшей меры социально-нравственной защиты, еще точней и логичней, расстрела, пришло к общему коллективному мнению о том, что вы совершили прорыв в науке, хотя работали в условиях травли со стороны некоторых незадачливых горе-ученых на букву «Г»… да, они — говно и вредители… однако, к выдающемуся сожалению нашей партии, вы пока что всего-навсего создали теорию исторически необходимой нам молекулярной структуры основоположной кислоты, уже давно и, как сообщает надежный источник в институте Пастера, неслучайно названной ДНК… партия уверена, что закрытый коллектив ученых, фактически руководимый вами, к тому же мощно вооруженный по последнему слову заграничной фотомикроскопии и прочими материалистическими индульгенциями, совершит научную революцию и экспериментально покажет всему миру истинное лицо данной ДНК… ей мы присвоим имя бессмертного Ильича, а каждую из хромосом постановим и впредь величать фамилиями людей, чьи золообразные прахопеплы захоронены в урнах Кремлевской стены… мне нравится, что у вас нет субъективных вопросов к Сталину, а имеются только, заблаговременно опережающие их, объективные ответы… судя по донесениям разведки, вы действительно прозорливы и провидчески уверены в возможности практического клонирования вечно живого организма самого простого изо всех прошедших по земле людей, как сказал самый наилучший поэт нашей эпохи, воспевший настоящий, мудрый, человечий, ленинский огромный лоб… советую как следует обдумать свой ответ, поскольку слово не воробей — вылетит и НКВД его уже не поймает, разрешите скрыть мою улыбку в струйке дыма, как поет Изабелла Юрьева.

А.В.Д. вновь напряг гортань, язык, губы, чтобы обрести дар говорения, особенно им обожавшийся при необходимых обстоятельствах личной и служебной жизни… это позволило бы ему высказать пару соображений насчет различных аспектов совершенствования генной инженерии и ее различных прикладных значений, необходимых нашей довольно импровизационно и бесконтрольно развивающейся цивилизации… но он продолжал немотствовать, не желая ни бессмысленно мычать, ни натужно таращить оба глаза в потолок… рот намертво сковало сквернотой какого-то сверхсильного местного наркоза… но это еще было полбеды… что-то — не понятно что именно — все сильней и сильней стало напоминать ему в физиономии, в фигуре вождя, в сановно уродливом стиле его крайне неторопливых, несколько театральных говорений, в безОбразной жестикуляции, свойственной скорей уж паровому молоту, чем двуногому существу, — гениальное мастерство Димы Лубянова, безукоризненно загримированного и в высшей степени артистично — то ли вынужденно, то ли не вынужденно? — вжившегося в роль удачливейшего из гнусных убийц, интриганов и властительных шарлатанов нашего времени… он подумал, что начал трогаться, что уже поехал, поехал, поехал… ко всему прочему, с ужасом почувствовал, как нечто отвратительно безградусное, главное, не имеющее удельного веса, обожаемого всеми без исключения уважающими себя веществами, поразительно похожее на невидимую ртуть, наделенную формообразующим разумением, — стало медленно, мягко, плотно, изнутри его обтекать, поднимаясь все выше и выше, и выше, отнимая вместе с весом возможность какого-либо движения, так что даже вздрагивать, даже произносить слова он мог только внутренне… невесомость количеств неземного, неизвестного науке, элемента постепенно сообщала всему его организму тоску по свободе простого, упоительно комфортабельного чувства животного счастья существования… А.В.Д. без ужаса замечал, как теряет привычное самоощущение, понимал, что это вот-вот приведет к потере состоянии вообще, и тогда его душа окажется в ранее незнакомом, в совершенно неощутимом, в равнодушном ко времени пространстве, предельно сведенном до внутренней формы ненужного тела, которое, кажется, начинает принимать себя за душу… а уж, обрадовался он, если тело начнет принимать себя за душу, то и пусть: бессмертная душа, как всегда, не взропщет, наоборот, это ее примирит с такого рода спасительными примерещиваниями бедного смертного своего тела, и она не пожелает их разрушать.

«До рта этому нематериальному «материалу» еще ползти и ползти, можно было бы успеть плюнуть в морду вождя… впрочем, это было бы капризным мальчишеством, одновременно, истеричной девченочностью… кроме того, плевать в нелюдь — слишком высокая для нее честь… не по чину нелюди драгоценные сгустки слюны моей прелестной… кроме того, нелюдь не способна воспринять что-либо человеческое — даже плевок… а вот насрать на нее не мешало бы, но священное сие действо, увы, тоже недостижимо… ну что ж — прощайте нужды малая и большая… главное, я не могу окликнуть пса… между прочим, если актерствует Дима, то он гений, а к ногам великих артистов положено бросать лавровые венки… если же расхаживает по кабинету действительно сам Гуталин, то, выходит дело, я — настоящая дрянь… о как ненавижу формальную логику — как я ее ненавижу… и вообше, — лихорадочно соображал А.В.Д. во сне, — невозможно представить, что, скажем я, в такой вот ситуации не дал бы Диме знать хотя бы мгновенным подмигиванием, хотя бы пальцем, подобно зубной щетке, проведенным по зубам, или еще как-нибудь, что узнаю его, большого артиста, вынужденного исполнять роль вождя в огромном кабинете точно так же, как раньше в камере, входить в роль Валька — старого урки, тертой рыси, знатока чудеснеших песен… зря я, идиот, брезговал ими всю жизнь, зря… но почему он никак не намекнет, что все-таки является Димой и, выходит дело, импровизирует на ходу, как внушал Учитель?.. с другой стороны, каким образом Дима не только читает на расстоянии мои мысли, но и обгоняет своими ответами мои же вопросы?.. все это непостижимо… приходиться согласиться, что театр — это театр, артист — артист, а я — совершенно незнакомое мне самому существо».