Джулия Тот - Гном

— Гном, вон же он, пойдем скорее, — и они быстро двинулись в направлении старенького «Москвича», рядом с которым стоял совсем пожилой мужчина с выправкой явно солдатской, уже заметивший молодых людей, но даже — демонстративно — не пошевелившийся.

Болтая о предстоящих летних каникулах два месяца назад, Дима рассказал Сергею, что этим летом обязательно должен слетать в Москву — к деду, которого не видел пару лет, и который — хоть и строгий, как положено генералу в отставке и ветерану войны, но единственный в его семье, кому есть до него, Димки, дело, и с которым он может говорить и которого любит. Сережа сказал, что останется в колледже, потому как не хочет смущать уже привыкших жить без него — не оправдываясь и не объясняя никому, «что это с их мальчиком», — родителей своим присутствием, на что друг, неожиданно для Сергея, но так, словно ничего особенного в его словах не было, предложил:

— Может, со мной полетишь? Мне без тебя тоже не особенно весело там будет — дед, хоть и хороший, но воспитывать будет, а ты серьезный такой — при тебе не будет так прессовать меня, и нам с тобой будет чем заняться — вдвоем посмотрим все. Что скажешь, Гном? — он смотрел на Сережу с такой детской надеждой в глазах, что тот, сам счастливый от возможности побыть с другом, да еще в Москве, вскочил и, бросив на ходу: «Дим, я побегу, отцу позвоню — спрошу», — выбежал из комнаты.

Оставшись в комнате один, Дима Штурман подумал, что он хоть и не гном, а все равно такой же одинокий, как он, и что почему-то нужны они на этом свете только друг другу, и что, если родители не отпустят гнома с ним в Москву, будет ему там тоскливо и долго.

Он подумал о своей — когда-то своей — семье. Мама и отец эмигрировали из Союза еще до его рождения и, покуролесив от Израиля до Канады, родив его в Германии, в конце концов, развелись по причине знакомства матери с владельцем одной из крупнейших банковских групп этой самой страны, в следствие чего его отец покончил с собой, напившись, а мать, выйдя замуж за банковладельца, избавилась от сына, отправляя его в швейцарские школы и колледжи, из которых его периодически выгоняли и принимали в другие — благодаря способности матери вытягивать из кармана мужа огромные суммы «на воспитание и образование ребенка». Всегда, думая об этом, Дима испытывал сильную болезненную тоску, зная, что у других детей есть родители, теплые дома и вечера с ужинами и играми. И только встретив маленького Сережу Матвеева, решил, что большинство этих идиллически-семейных картинок — вранье, раз в семье посла способны стыдиться собственного сына, выкинуть его из их жизни, вбивая ему в голову гвоздями доброты, что так — лучше для него. Сам же Дима Штурман с первого дня их встречи думал, не сомневаясь ни на минуту, что было большой удачей для них обоих встретиться и стать почти братьями. Он пытался помочь гному жить такой же нормальной жизнью, как он, — не чувствовать каждую минуту свою ущербность. И первое время — с долгими уговорами, потом уже без них, — таскал его каждые выходные всюду, где бывал сам — на вечеринки, куда его приглашали одноклассники, в кино. Постепенно Сергей привык к этим вылазкам, привык быть среди незнакомых людей, перестал бояться реакции окружающих и уже был в любой компании ее мозгом — с искрящимся чувством юмора и всезнающей головой, смущая друга каждый раз после возвращения коротким: «Дим, спасибо тебе».

Дима так и не понял — вернулся ли Сергей так неожиданно или это он так загулялся в воспоминаниях — только он смотрел на гнома, стоящего перед ним, сияющего всей небесной серостью огромных глаз и явно уже что-то ему сказавшего:

— Гном, извини, я задумался, ты сказал что-то? Что отец твой, разрешил?

— Дим, я же из коридора тебе орать начал — летим вместе! — он хохотал таким заразительным счастьем, что Дима, обрадовавшийся не меньше друга, положил руку тому на плечо и неожиданно по-мужски похлопал по нему…

Они подошли к дедушке Димы, тот обнял внука, потом, повернувшись к Сергею, без всякой тени хотя бы удивления, протягивая сильную руку, представился:

— Меня зовут Василий Петрович, здравствуй.

Сережа, улыбнувшись, с уважением пожал протянутую руку:

— Сергей Матвеев. Здравствуйте.

Садитесь в машину, иностранцы, — Василий Петрович сказал это без злости, без иронии — просто сказал, но Сережа тут же вспомнил рассказ Димы о том, как дед пытался противостоять отъезду дочери из горячо любимой им страны, и подумал, что в словах пожилого генерала — просто горечь, что внук живет не здесь, а в чужих для него и когда-то враждебных землях.

Три недели в Москве пронеслись радостными интересными днями — они колесили по городу, а вечером долго сидели с дедом, выпивая по пять чашек чая и слушая его рассказы, которые были интереснее Сереже, но Димка тоже сидел рядом, изредка вставляя реплики в разговор дедушки и друга. Сережа нравился старику — видя внука рядом с этим малюсеньким человечком, он был спокоен — впервые — за Димку, видя, каким умом, стойкостью и душой наделен Сережа, понимая, через что мальчику еще предстоит пройти в этой жизни. Глядя как-то вечером на Сережу, он спросил:

— Сергей, ты уж извини за любопытство, ты после колледжа вашего что собираешься делать?

— Я в Москву приеду — я же не смогу в Швейцарии оставаться. В университет поступлю.

— Понимаю… — Василий Петрович сказал это так странно, что Сереже показалось, он хотел сказать что-то очень важное, но или передумал или забыл.

В последний перед их отлетом вечер, грустные, они сидели перед чашками с остывшим чаем, думая каждый о своих причинах этой грусти, когда Василий Петрович обратился к Сереже:

— Сергей, я поговорить с тобой хочу, — он остановил жестом мальчика, пытавшегося что-то ответить, — по поводу твоего возвращения в Москву, после колледжа.

Сережа смотрел на пожилого мужчину выжидающе и удивленно, а тот, словно набираясь смелости, смотрел в чашку с чаем и продолжил только когда тишина уже звенела в безмолвии кухни:

— Сережа, отец у тебя — влиятельный человек, перестройка вся эта еще больше усилила такие возможности… Не нужно тебе сюда возвращаться — не будет здесь для тебя ни работы, ни жизни.

Молодые люди смотрели на старика изумленно — во всех его рассказах, во всем, что он говорил о своей стране, они чувствовали столько гордости, столько любви к ней, что сейчас не могли поверить в услышанное, да и в сам факт, что это сказал он — Василий Петрович.

— Дед, ты что? — Дима просто не смог промолчать, не находя объяснения сказанному стариком.

— Дима, помолчи, я поясню. Сережа, я не прошу тебя понять то, что я скажу, я просто прошу поверить мне на слово. Не нужно тебе возвращаться сюда: никакие связи твоего отца не помогут тебе ходить безопасно по улицам, получить хорошую работу и ездить в транспорте, не вынудят людей относиться к тебе, как к человеку. Сережа, с твоим ростом тебе здесь не выжить ни с какой стороны этой жизни, поверь мне!