Дидье Ковелер - Рыба - любовь

— Что вы будете с ним делать? — поинтересовалась Изабель, показывая на паланкин, который ухитрились втиснуть между доспехами и резным ларем.

— Не знаю. Буду гордо проплывать в нем по улицам.

Она задумчиво кивнула. Глаза у нее миндалевидные, очень светлые и неподвижные. Я кашлянул, прикрыв рот рукой. У меня, должно быть, странный вид: потертые брюки, кожаная лётная куртка. Она рассматривает меня так, будто в моем круглом лице, курчавых волосах, коротких ногах есть что-то необычное. Я вообще-то не такой, каким кажусь: да, могу поднять вес в сто килограммов, но если кого задену, всегда вежливо извинюсь. Небрежно складываю полученную квитанцию, можно подумать, для меня это обычное дело и я действительно что-то из себя представляю.

— Хотите конфетку? — спрашивает она и, вынимая из сумки носовой платок, роняет расческу, две связки ключей и несколько монеток.

Я подбираю все это с пола и говорю: нет, спасибо. Толпа вынесла нас в коридор. Она поправила на плече ремень от сумки, заправила белокурую прядь под шапочку. Ее духи пахнут вербеной. Перед эскалатором она останавливается, смотрит под ноги, ждет, когда удобней будет ступить. Сзади напирают. Наконец она шагает вперед, хватается за поручень и стоит, покусывая дужку очков. Проехав половину пути, я спрашиваю:

— Вас зовут Изабель?

— Нет. Я взяла майку у подруги. Моя порвалась.

Она запахнула шаль на груди и, сходя с эскалатора, споткнулась. Люди шли мимо с канделябрами, охотничьими трофеями, стопками тарелок, — а она объясняла мне, что обожает Друо, что вся эта суета, лихорадочное возбуждение почему-то напоминают ей вокзал, уход на фронт: без адресов, без прощаний и… бэмс! — поцеловалась с колонной. Схватилась за нос и, обходя колонну, улыбнулась.

— Обычно я ношу линзы, но глаза очень режет, если долго не снимать. Я ужасно близорука.

Она тяжело вздохнула, перевела дыхание и спросила, чем я занимаюсь. Я ответил «ничем», что чистая правда, но вот небрежный тон был, понятное дело, неискренним.

— Безработный, — расшифровала она соответствующим тоном.

— Нет, я не безработный.

— Вот как?

Похоже, это ее успокоило.

— Значит, вы богатый.

— Я ленивый.

— Это хорошо. Я тоже. Вот если бы у меня было время…

— А вы чем занимаетесь?

— Я?

Она удивилась моему вопросу. И напустила на себя загадочный вид.

— Как когда, — сказала она и повела головой.

— Значит, нормальной семьи у нас не выйдет.

Она бросила на меня странный взгляд.

— При чем здесь это?

Увы, я покраснел. Дело не во мне, просто она красавица. А я остроумен только с дурнушками.

— Я просто пошутил.

— Такими вещами не шутят.

Ну, приехали!

— Был у меня один знакомый, вот он… — продолжала она.

И осеклась, нахмурила брови, поджала губы, пожала плечами и вдруг улыбнулась:

— Ой, смотрите-ка…

Мы уже на улице Друо — суета, давка. Какой-то мужчина, толкнув нас, ринулся ловить такси. Вид у него свирепый, в руках чучело орла.

— Знаете, как орлы птенцов воспитывают? — спросила она. — Сначала кормят, заботятся, чтобы окрепли, а потом морят голодом. А еще через несколько дней выталкивают их из гнезда, чтобы научить летать. Кто не похудел, тот разбивается.

Я только головой покачал. Лично я ем за четверых и прочно сижу в гнезде. Она взглянула на часы.

— Без десяти!

Кусая губы, она открыла сумочку и спросила, нет ли у меня листка бумаги. Бумаги у меня нет. Возле нас на тротуаре стоял красный «ситроен 2 СВ». Она с минуту поколебалась, потом вытащила штрафную квитанцию из-под дворников, достала карандаш, нацарапала адрес.

— Если вдруг будете проходить мимо… ну, в смысле, проплывать…

Она протянула мне квитанцию, села в красный «ситроен», тронулась с места и укатила. Я прочитал на квитанции: улица Абревуар, дом 6-б. И остался стоять на краю тротуара с двумя квитанциями в руках: на одной — расписка в получении чека без покрытия, на другой — штраф за парковку в неположенном месте и адрес безымянной девушки.

Я пошел за велосипедом, который оставил в конце улицы. Велик у меня голландский, черно-ржавый, вместо багажника металлическая корзинка. Отпираю замок и соображаю, что же все-таки произошло? Я точно знаю: со мной все в порядке. Я вообще не из тех, кто легко теряет голову. Взялся за цепочку, а на нее собака пописала, дотронуться противно.

На первом же светофоре опять вспоминаю сестру. Что же я ей скажу? Обычно мне говорить ей нечего, а ей меня слушать некогда, так что отношения у нас теплые и сердечные. Я живу за ее счет, точнее, за счет ее фирмы. После смерти наших родителей Софи увезла меня в Париж, купила магазин готовой одежды, и я целыми днями вертелся возле примерочной. Она торговала пляжными принадлежностями. С купальниками все очень интересно: чем меньше ткани, тем дороже. Летом у моря я ищу свою фамилию на девичьих попках. Вот вам и повод завязать разговор.

Потом сестра открыла еще несколько магазинов, потом взялась раскручивать новые образцы косметики и парфюмерии. Софи добилась успеха, вышла замуж, а я так на месте и топчусь. Родители у нас были скрипачами, и я по их стопам решил стать музыкантом. Играл на гитаре, писал песни. В одной, помнится, были такие слова: «Я влюблен в один цветочек, а цветет он только ночью…» Потом я начал свои песни показывать, но, как видно, талант у меня был так себе, а вот плечи что надо. Я оглянуться не успел, как уже работал вышибалой. Security dog. По-нашему, сторожевой пес. Не привлекал народ на концерты, а разгонял его.

Я успокаивал себя тем, что, мол, хороший способ завести знакомства. Наше охранное агентство обслуживало в основном парижские концерты, изредка турне, исполнителей мы меняли, как перчатки, точнее, как их фирменные майки. А главное, они же все на одно лицо — «Телефон», «Скорпионс», «Клэш», от их какофонии и лазерных лучей голова у меня прямо раскалывалась. Я вообще рок терпеть не могу. Да еще стоишь столб столбом, руки на груди, морда кирпичом, в ушах беруши. И если мне кому хотелось дать по кумполу, так это как раз музыкантам. Но куда мне! Я всегда к обочине жизни жался.

Поначалу я очень переживал, но потом смирился. Техника у нас простая: стоит народу вконец расколбаситься, мы на сцену, и оттуда — плюх! — прямо на толпу фанов. Не слишком приятно, честно говоря, но тут надо сказать себе: они сюда за тем и пришли, деньги заплатили, — значит, знают, чего хотят. Мы их лупим ради их же идолов. Без дубинки им праздник не в праздник. Нас они тоже очень любят. В глубине души, конечно. А мы, хоть официально и не легавые, но право имеем. Правительству бы дотумкать, что таких, как мы, должно быть как можно больше, тогда и порядок будет.

На Рождество обслуживали Шанталь Гойя во дворце Конгрессов. В зале одна ребятня. Она попросила нас хлопать в ладоши и подпевать ей хором. А у нас все по инструкции: в левой руке — цепь, в правой — дубинка, и фирменные футболки — на груди «Шанталь Гойя», на спине название песни — «Летающий башмачок». Стоим, значит, хлопаем и поем «Простушку». Ближе к концу раскочегарились всерьез и даже подрались немножко между собой на улице. Я особенно постарался и отправил четверых в больницу. Вот за эту несдержанность наш директор, мсье Парминьян, и отстранил меня на время от работы.