Ольга Токарчук - Игра на разных барабанах: Рассказы

По каким-то причинам в жизни все получается совсем не так, как я заранее себе нафантазирую. Думаю, потому, что у действительности слишком много переменных, гораздо больше, чем способно вместить мое воображение. И ничье другое не в состоянии, если только тебе не будет ниспослано свыше вдохновение или видение. Впрочем, возможно и другое объяснение: просто Бог забавляется с нами. С одной стороны, Он наделяет нас фантазией и вдохновением, а с другой — не позволяет предвидеть самые обыденные события. Подсовывает тупой нож, бумажный молоток, стеклянный гвоздь. Не исключено также, что фантазия каким-то образом исчерпывает реальность — то, что ты себе вообразил, уже не может произойти на самом деле. И наоборот — случаются только невообразимые вещи. Не значит ли это, что фантазия и реальность черпают из одного и того же источника, своего рода зала ожидания действительности? Сообщающиеся сосуды.

А может, это только мое воображение хромает? И существуют люди, которые умеют предвидеть все сразу и целиком или, на худой конец, предчувствовать в каких-то общих чертах? Ясновидящие. Сухая авторитарная мудрость пасьянса.

Итак, пожилая леди, назовем ее миссис Скотсмен, разослала через своих друзей в Лондоне уведомление о том, что примет у себя писателя. Что взамен за молчаливую писательскую компанию (пишущие люди ведь молчальники) готова обеспечить условия для творческой работы. И лучше, чтоб это была женщина и полька.

Так я оказалась в Шотландии. И все было совсем не так, как я себе вообразила.

В жизни не видела столь переменчивой погоды. Метеопрогнозы, передаваемые по Би-би-си 3, негромко шелестели в крошечном транзисторе, стоящем на каминной полке, — несмело и без особой уверенности в надежности своих предсказаний. Перед каждым выходом из дома моя ладонь привычно нашаривала уже сроднившуюся с ней ручку зонта. Почти ни разу за весь этот месяц мне не довелось увидеть голубое, безоблачное небо; притаившиеся за верхушками деревьев тучи в мгновение ока затягивали все пространство небосвода. И через минуту начинал накрапывать хоть и мимолетный, будто бы напоказ, но весьма ощутимый дождик.

— Наш садовник сломал ногу — приходится обогреваться электрическими рефлекторами. — Это была одна из первых фраз, какую она произнесла. Тогда я не совсем поняла таинственную взаимосвязь, однако не стала забивать себе голову, ведь рефлектор нагревал мою комнату в считанные минуты. Я попала в страну, где дома отапливаются и в июне.

Здесь все шло по раз и навсегда заведенному порядку. И не было лазейки для каких бы то ни было импровизаций. Каждая вещь стояла на своем месте, словно за те годы, когда у меня в стране все что только можно не раз переворачивалось с ног на голову, здешние вещи терпеливо искали свои места, а найдя, навсегда уже свивали гнезда. Сколько же времени понадобилось китайской нефритовой фигурке дракона, чтобы оказаться там, где ей положено быть? Сто, двести лет? Безделушки на пианино, будто пустившие корни в черную лакированную поверхность инструмента. Картины, прижившиеся на стенах настолько, что их уже почти не замечали. Накрепко сросшийся с паркетом ковер, мягкость которого под ногами чудилась какой-то беспримесной субстанцией; бронзовые викторианские лампы, прячущиеся в тени собственного света…

Я быстро сориентировалась, что мы обе непостижимым образом оказались перенесенными в прошлое. Я — в силу того, о чем собиралась писать: мне шесть лет, и я путешествую по солнечным долинам Одры, сраженная несомненной красотой впервые услышанной по радио битловской «Girl». Она — в силу своего возраста. Когда тебе столько лет, уже не поспеваешь за ежедневными требованиями «здесь и сейчас».

Так или иначе, нас разделяло добрых полвека. Степенная солидность drawing-room [1] Гостиная ( англ. ). (Здесь и далее — примеч. пер.) помогала найти точки соприкосновения. Но ее прошлое не поддавалось моему воображению. Картинка рвалась и дрожала, как мираж.

С самого начала я предупредила ее, хотя, быть может, это прозвучало не очень вежливо, что от меня не стоит ожидать участия в пространных дискуссиях. Мои познания в английском, как вы, миссис Скотсмен, наверно, успели заметить, довольно убоги. Ничего не поделаешь, ну не способна я к языкам. К моему удивлению, она не выказала разочарования. Только усмехнулась.

Утром я спускалась в столовую к завтраку. Приносили мне в точности то, что я заказывала накануне вечером, записав свои пожелания на крохотном листочке бумаги. Чаще всего яйцо всмятку, тосты, сок и кофе. Миссис Скотсмен уже успевала позавтракать, хотя, может, у нее не было привычки завтракать по утрам? Она подсаживалась к столу и смотрела, как я ем. В том, как она наблюдала за моим здоровым аппетитом, я замечала, а возможно, мне это только казалось, какую-то необъяснимую нежность. В начале дня я всегда бываю словоохотливее. Поводом к разговору могла послужить свежая газета, а в ней — сообщения о конце войны в Косове, об уличных беспорядках в Лондоне, о предстоящей свадьбе принца Эдуарда. Единственное, чего я старалась не делать, так это рассуждать с набитым ртом.

Моя хозяйка была невысокой, сухонькой и, кажется, красила волосы — светлый тон с натуральным льняным оттенком выглядел довольно необычно для ее возраста. Она носила длинные юбки и свитерки под горло из кашемировой шерсти. Черные либо серые. По вечерам набрасывала на плечи шаль из традиционной шотландки.

Дни напролет я писала, не переставая удивляться беспредельности простиравшегося передо мной времени, непрерывность течения которого ничто не нарушало, за исключением просыпавшегося рано или поздно голода. Когда от стучания по клавиатуре у меня начинали болеть запястья, я растягивалась на полу и лежала, перебирая в уме разные эпизоды моей жизни, мечтала, фантазировала, словом, на полную катушку использовала преимущества ничем не ограниченного времени. Впервые в жизни я писала о себе, но с изумлением вдруг обнаружила, что получается не столько о себе, сколько о ком-то другом, что невозможно быть одновременно наблюдателем и наблюдаемым, объектом познания и познающим. Вероятно, поэтому в любых, какие ни возьми, мемуарах чувствуется фальшь, а любая автобиография на поверку — выдумка.

Вообще литература — это какое-то санкционированное, освобожденное от этических норм, одобренное обществом вранье. Думаю, потому меня всегда так тянуло писать. Найдется ли на свете еще какое-нибудь занятие, которое открывало бы такой же простор для вымысла, вранья на разные лады, для исправления действительности и придумыванья всё новых жизненных ситуаций? Писатели — анархисты универсалий, релятивисты от рождения, экспериментирующие с правдой открыватели альтернатив; именно это я пыталась втолковать моей хозяйке, когда она деликатно выспрашивала, над чем я сейчас работаю.