П. Ёлкин - Тридцать пять родинок

Если стекла чистые — я знаю, что водитель молодец, а если он размахивает тряпкой передо мной — я в этом начинаю сомневаться.

Если стол в ресторане чистый — официант постарался, но когда он смахивает крошки при мне — я понимаю: он не убирается, а намекает на чаевые.

Если пол чистый — уборщица работает хорошо, но если она моет его, просовывая тряпку чуть не между моих ног, — значит, срочно надо менять ее график.

Когда собака скалит зубы или рычит, если кто-то подходит к хозяину, или, пуще того, начинает лаять и бросаться вперед, натягивая поводок, будьте уверены, она как раз хочет услужить!

А наша овчарка именно «служила». Ей не важно было, замечает ли кто-нибудь ее старания, главное было, что она знала — если что, она сможет защитить хозяев.

Единственный раз, когда на прогулке она не сдержалась и повела себя как дура, случился на Пасху, рано утром. Часов в пять мы вышли гулять, на улице вообще не было никого, я расслабился, спустил собаку с поводка и шел себе позевывая.

И тут из кустов прямо передо мной вываливается пьяный мужик с радостным криком «Христос воскрес!», крестится и лезет ко мне целоваться.

Я спал на ходу, но собачка-то была готова и среагировала быстрее меня.

Я успел крикнуть «Фу!», только когда она была уже в прыжке.

Услышав мою команду, собака развернулась в воздухе и спиной вперед впихнула мужика обратно в кусты.

Не переставая креститься, мужик убежал, а собачка, выбравшись на дорогу, села рядом со мной.

Мне ее, помню, было ужасно жалко, все равно пришлось ее слегка наказать, но после этого случая я уже начал думать о том, что дочечка может гулять с собакой сама. Пусть ей всего семь лет, но в собаке я уже был уверен.

Ну, сначала-то я хитрил, конечно. То есть я как бы выходил в магазин, а сам прятался напротив подъезда. Через пару минут после моего ухода Любимая говорила, мол, собачке надо бы на улицу, а папа неизвестно когда еще вернется… Так что, доча, собирайся-ка на прогулку сама.

Преисполненная важностью миссии, дочечка старательно выгуливала псину вокруг дома, а я крался метрах в ста сзади, пристально наблюдая. Наверное, собачка все-таки чувствовала меня где-то поблизости, потому что вела себя исключительно хорошо, но дочка гордилась этими прогулками ужасно!

Постепенно я забил на ежедневные долгие прогулки, только по утрам выбегал на десять минут, просто чтобы собака не будила девчонок раньше времени. Поэтому потихоньку овчарка все больше становилась для меня именно домашней собакой — такой, которая встречает тебя радостным визгом вечером и тихо лежит у тебя в ногах, пока ты сидишь за компьютером.

Беда в том, что настоящие служебные овчарки для такой жизни не приспособлены.

Весь смысл существования овчарки в том, чтобы выполнять приказы хозяина, а если хозяин ничего не приказывает, а только иногда проверяет босой ногой, лежит ли собака под столом или нет, овчарка счастлива не будет. Тогда она начинает ходить за хозяином повсюду, глядя снизу вверх виноватыми глазами, надеясь услышать хоть какую-то команду.

Все, за кем когда-нибудь ходили существа с виноватыми глазами, знают: ничего, кроме раздражения, это не вызывает.

Признаюсь честно, сейчас мне стыдно, и еще долго будет стыдно за все те «Отстань!» и «Отвяжись!», которыми я отмахивался от нее.

Но уже поздно.

В двенадцать лет у собаки начался рак молочных желез. После шестой операции врач посоветовал нам не мучить собаку, мы ее усыпили.

Дочечка, у которой с овчаркой проблем никаких не было, заявила, что без собаки жить она не может, следующую надо брать немедленно.

НО!

Чтобы она никак не напоминала ей овчарку, о которой она и так все время вспоминала со слезами, новая собака должна быть мало того что другой породы, но еще абсолютно другой расцветки и совсем с другим характером.

Так мы и решили завести лабрадора.

Тот, у кого были собаки этой породы, пусть поспорит со мной. Остальным этого просто не понять.

Я считаю, что лабрадор — это обезьяна в собачьей шкуре. То есть такая вот собакообразная обезьяна, которая просто делает одолжение своим хозяевам, когда она ходит на четырех лапах, ест из миски, виляет хвостом и гавкает. А на самом деле любой лабрадор уверен, что спокойно может делать все то же самое, что делают люди.

В общем-то это не совсем неправда — я не могу даже посчитать, сколько раз мы приходили домой к такому бардаку и развалу, который собака устроить просто не способна, — сброшено на пол было все, до чего собака не могла бы даже дотянуться, вытащены ящики, которые ни зубами, ни лапами вытащить просто невозможно, раскрыты банки, которые и руками-то не раскроешь. И посреди всего этого разгрома сидела такое чудо, и выражение морды у него было совершенно не собачье.

Помню, в детстве читал я Катаева «Белеет парус одинокий». Там пролетарский шалопай Гаврик использует интеллигентского сыночка Петю для того, чтобы передавать патроны отбивающимся от охранки восставшим. И вот же ж какая штука, специально понаставили вокруг опасных районов полицейских, оцепление такое, что муха не проскочит, но интеллигент Петя с набитым патронами ранцем проходит через любые оцепления, потому что при одном взгляде на него любому самому злому полицаю сразу понятно — такой мальчик никогда ничего плохого сделать просто не сможет.

Вот что-то такое и с лабрадором. Не зря половину всех реклам, в которых участвуют собаки, снимают именно с лабрадорами. Потому что при одном взгляде на эту морду сразу теплеет внутри, тает самая лютая злоба и все самые страшные клятвы, которые ты давал себе, мол, «накажу! Устрою взбучку!» — все они рассыпаются и забываются сразу.

Началось это с первой же ночи, когда буквально только что оторванный от матери щенок начал проситься ночевать в нашу кровать.

Что это такое, когда собака спит в вашей кровати, — надо знать. Хотя бы для того, чтобы никогда-никогда не разрешать им делать это…

Пока наша овчарка оправлялась по очереди от своих операций, она сильно мерзла по ночам, и мы разрешили ей спать не на подстилке, а в кресле. После этого как-то совершенно незаметно она перебралась в нашу кровать. Как же это неудобно — при каждом движении натыкаться на торчащие мослы, чувствовать на шее горячее дыхание или холодный нос на голой попе, но мы терпели, жалея собаку, даже старались лишний раз не шевелиться во сне, чтобы случайно не потревожить ее заживающий шов. Но когда в первую же ночь лабрадорка стала проситься к нам в кровать, мы решили: ну уж не-е-ет!

Но три часа, не сходя с места, лабрадорка сидела возле кровати, жалобно поскуливая, и смотрела на нас тем самым, лабрадорским взглядом. И мы не выдержали. Торжественно пообещав друг другу: «Это только на одну ночь!» — мы похлопали по кровати — ладно, сволочь, иди сюда…