Василий Дворцов - Каиново колено

Сегодня он вернулся в подъезд раньше обычного. Был же повод. Ступенька за ступенькой переставляя костыли, Сергей медленно, с хрипящей одышкой, поднимался и поднимался наверх. Подолгу отдыхивался на каждой площадке, а на предпоследней вообще чуть не помер. Сердчишко хватануло так, что пришлось присесть на высокий узкий подоконник. Разинув рот ждал, пока отпустит. Эх, если бы на улице: снежок под языком как валидол. А здесь? Он растерянно водил глазами, боясь вздохнуть…

— Ну, ты чо, дура! Ты так только напугаешь. Вверху, на его, над-этажной площадке, с которой задраенный люк вёл на чердак, шёпотом перепирались девчачьи голоса.

— Да не напугаю! Кис, кис-кис!

— Ага, пойдёт он теперь.

Раздалось шебуршание, потом всё надолго затихло.

— Ну вот, видишь! Пьёт.

— Какой малюсенький. А ты завтра в школу идёшь?

— А то! У нас больше трёх дней болеть нельзя.

— Дурь какая! А если у человека грипп? Чо, у вас классная совсем того?

— Причём тут классная? Наоборот, Галина Васильевна вообще человек. Это директриса. Шниткина, знаешь? Она ведь ведьма. Ага, йогой занимается и поэтому не стареет. И ещё потому, что энергию из учеников сосёт. Вампиризирует. Шниткина вообще ни за что, ни про что может из училища выгнать. Под настроение. Или просто так доведёт, что кранты. У нас на прошлой неделе один мальчишка повеситься в туалете пытался.

— И чо? Жив же! Да я бы просто послала её в… туда. Подумаешь, балет! Ради чего такие унижения терпеть? А вдруг ты потом солисткой не станешь? Мало ли? И зачем тогда так трястись?

Продолжая громко шептаться, девочки медленно спускались, и Сергей вжался в дальний угол. Только куда тут спрятаться? На секунду замерев, подружки оценили степень опасности и неизбежность риска. Вытянувшись, бочком-бочком проползли вдоль перил… И с шумом рванули вниз. Фу. Теперь можно было подниматься.

Из-под батареи пучеглазо выглядывал испуганный рыжий котёнок. Ну, братан, ты-то зря пугаешься: люди кошек не едят. По крайней мере, в самую последнюю очередь. Сначала коров, потом собак. Потом друг дружку. Это они тебя прямо из пакетика поили или как? Ан, нет, в сторонке, в перевёрнутую крышке белели остатки молока. Сергей взболтнул картонку. Домика в деревне… высосал остатки. Котёнок как можно страшнее выгнул худенькую спинку, разинул розовый ротик и зашипел. Что, жалко? Так, брат, жалко у пчёлки, пчёлка на ёлке, ёлка в лесу, лес на мысу, мыс на реке, река вдалеке. Уразумел? А хочешь, я с тобой водкой поделюсь? То-то. И луковку ты не будешь.

Он неспешно достал и развернул высохшее и прогретое за радиатором тряпьё, и приготовился, было, снять левую протезную ступню, когда снизу скорее почувствовал, чем услышал приближение беды. И котёнок, внимательно наблюдавший за всем из дальнего угла, тоже что-то понял. Выгнувшись, опять почти беззвучно зашипел. А потом вдруг бросился на Сергея, запрыгнув на спину. И вовремя.

С лестницы на них набегали ротвейлер и его хозяин. Молодой и жирноватый, лет тридцати, он держал левой рукой чёрную, лоснящуюся суку за ошейник, а в правой сжимал вывинченную ножку от табурета или журнального столика. Сорокапятикилограммовая собака не лаяла, а только азартно подрагивала в ожидании команды на атаку. Бедный рыжий стоял на спине Сергея на самых кончиках когтей, лишь бы выглядеть повыше и погрознее. А костыли лежали слишком далеко.

— Ну, ты что, козёл, решил наш подъезд засрать? Другого места нет?

Ротвейлериха тихо-тихо поскуливала, неотрывно глядя на незакрывающего от ужаса рот котёнка.

— Молчать! Ты зачем, козёл, моего ребёнка испугал?

Чёрная, сытно-блескучая торпеда неожиданно рванулась, и, похоже, хозяин не особо расстроился её непослушанию. Сергей успел вскинуть перед лицом руку, но псина, опрокинув его ударом передних лап, клацнула зубами выше, пытаясь схватить рыжего. От толчка котёнок отлетел под батарею и мгновенно забился за горячий чугун. Мелко притоптывая от возбуждёния, ротвейлериха совала рыло в промежутки рёбер, и, обжигаясь, свирепела на глазах. А сколько же там выдержит рыжий?..

— Ты чего? Убери, убери собаку!

— Убрать? Ни хрена. Ноема, фас! Фас!..

Собака недоуменно, всем корпусом повернулась и на жест хозяина также молча бросилась на Сергея. Тот, закрывая лицо руками, закричал и, извиваясь, пополз к ступеням:

— Ты чего?! Убери собаку! Убери, я уже ухожу!..

Из запазухи с глухим стуком выпала и покатилась по площадке начатая бутылка. Водка, побулькивая, толчками разливалась на желтоватый кафель, а Ноема всё так же молчаливо мощно сотрясала и трепала его рукав, проникая клыками глубже и глубже. Наконец Сергею удалось доползти до ступеней, и он с кувырка покатился вниз. Потеряв выкрученное предплечье, собака попыталась перехватить его за щиколотку, но, скользнув зубами по спрятанному под кожей ботинка железу, удивлённо отскочила. Хозяин успел подхватить её за ошейник. В этот момент окончательно пришпаренный котёнок из-за батареи рыжей искрой прорвался к выходу…

— Ты чего? Убери собаку!

— Пошёл отсюда! Пошёл быстро!

Пинок попал в губы, сорвав старую коросту и вызвав сильное кровотечение.

— Пошёл отсюда! Считаю до пятнадцати и спускаю! Раз. Два.

Зажимая разбитые губы, Сергей скатывался и сползал по ступеням, даже не пытаясь выпросить костыли. Кого просить? Потом, потом, а сейчас нужно было выживать.

Он успел вытолкнуть входную дверь на четырнадцать…

Звёзды. Ближние два фонаря не горели, и насыщенная чернота выдавила из себя нелюбящие город мелкие иглы синих звёзд. Город отвечал тем же равнодушием. Что они там, в сравнении с его витринами и рекламой? Далёкая никчёмность. Ну, не Божьи же, на самом деле, искры. А насчёт их пророчеств и гороскопов, то это всё можно прослушать сидя на кухне или в автомобиле. В городе вообще излишне задирать голову. Всё нужное для жизни лежит на асфальте. А выше. Мелкие бесчисленные квадратики всех оттенков жёлтого разбегались и панельным эхом микрорайонов множились в беспросветном студне длинными и короткими строчками великой книги слепых. Слепых? Ну, да, им же изнутри ничего уже не видно. Вот, хотя бы там, за блестящими штрихами кленовых веток розовеет уютный огонёк, и именно от уюта там нет никакого дела до того, кто тут сидит на ледяной скамье один, с остекленевшим лицом и сведёнными рукав в рукав, липкими от густеющей крови руками. Им там, за двойными стёклами и полупрозрачными шторами, слишком хорошо от горячих батарей, от горячего чайника и горячих, чего? А, всё равно, им хорошо и плевать на всех, кто не с ними.

Мимо чьи-то весело-скрипучие молодые шаги, молодые голоса. Мимо.

Как холодно. Разве ж он хотел испугать? Всё случилось глупо и ненароком. Можно было б объясниться, он же всегда готов извиниться. И ушёл бы он сам, зачем было бить? Тем более травить собакой.