Исаак Башевис-Зингер - Каббалист с Восточного Бродвея

Когда миновало пять месяцев, а я так и не забеременела, Борис потребовал, чтобы я прошла медосмотр. Мне страшно этого не хотелось. Я всегда была очень стеснительной, и сама мысль о гинекологическом обследовании была для меня мучительной. Я предложила Борису подождать, отчего он просто рассвирепел. То, что я позволила себе не согласиться с его мнением, привело его в бешенство. Короче говоря, я пошла к гинекологу, и он дал мне заключение, что я абсолютно здорова. Он сказал, что советовал бы обследоваться моему мужу. Я передала его слова Борису, и он тут же позвонил врачу и договорился о визите. Многочисленные тесты показали, что бесплоден он, а не я. Это был удар для нас обоих. Когда в какой-то момент я обмолвилась, что мы могли бы усыновить ребенка, с Борисом случилась настоящая истерика. Он кричал, что ни за что на свете не возьмет в свой дом выблядка, у которого родители — преступники и который сам наверняка вырастет преступником. Он так развопился, что я испугалась, что прибегут соседи. Он долго еще не мог успокоиться, несмотря на мои заверения, что я никого не усыновлю против его воли. При всем том эти бешеные крики были для меня все же не так отвратительны, как его молчание.

Единственный человек, с которым Борис вел долгие разговоры — правда, по телефону, — был его брокер. Иногда они беседовали по часу, а то и больше. Этот человек не сотрудничал ни с одной брокерской компанией, он был частным консультантом. За все время моего замужества я ни разу его не видела, так же как за все шесть лет, что я прожила с Борисом, мне ни разу не удалось уговорить мужа сходить со мной в театр, в кино или на концерт. Его ничего не интересовало, кроме денег. Я должна была все это вам рассказать, чтобы вам было легче понять дальнейшие события. Пожалуйста, потерпите еще немножко.

— Да-да, я терплю.

Мы сделали передышку на несколько минут. Женщина приняла таблетку, запив ее водой.

— Что представляли из себя ваши сексуальные отношения? — поинтересовался я.

Глаза женщины вспыхнули.

— Хорошо, что вы спросили, — сказала она. — Я сама хотела вам об этом рассказать. У нас были две узкие кровати. Он не разрешал мне ничего покупать, кроме еды. Все покупал только он, причем вечно выискивая, где подешевле. Нет, нам не было хорошо в постели. Когда он наконец оставил меня в покое, я, честно говоря, только обрадовалась.

— Он был импотентом?

— Не совсем. Но он все проделывал в таком зловещем молчании, что мне иногда казалось, что я обнимаюсь с трупом.

— А ласки?

— Вначале еще что-то было, а потом он совсем остыл. Он принадлежал к тем старомодным мужчинам, которые считают, что единственная цель брака — это дети. А поскольку детей у нас быть не могло, сексуальные отношения тоже вроде как не нужны.

— Он был извращенцем? — спросил я.

Женщина задумалась.

— В каком-то смысле, да. Вы сами скоро увидите.

— Что произошло? — спросил я.

— Самый страшный кошмар нашей жизни начался с шутки.

— Чьей шутки? — спросил я.

— Конечно, моей. Борис шутником не был. Время от времени он заговаривал со мной об акциях. Каюсь, но эта тема ни капельки меня не занимала. Позже я даже сожалела об этом. Наверное, нужно было проявлять больше интереса к его работе, но я ничего не могла с собой поделать. Стоило ему заговорить о биржевых торгах, меня разбирала зевота. Я ненавидела его бизнес. По-моему, у мужчины должна быть какая-то нормальная профессия. Он должен что-то производить, куда-то ходить, а не просто сидеть дома с утра до вечера и ждать, упадут акции или вырастут на несколько центов. Меня он тоже держал взаперти. Я жила, как в тюрьме. Перед тем как выйти в магазин за продуктами, я должна была давать ему полный отчет, куда именно иду, сколько денег собираюсь потратить и в котором часу вернусь. Я до сих пор не понимаю, как мне удалось продержаться целых шесть лет. Шла Вторая мировая война. В Европе убивали евреев, и я утешалась тем, что мое положение все-таки несравнимо с положением узников концлагерей.

Как-то вечером мы сидели в гостиной и читали газеты: я — первые страницы, он — финансовый раздел. Вдруг он сказал: «Нефтяной бизнес переживает депрессию». И тут я, сама не знаю почему, возьми да и брякни: «Как и я».

Я даже не уверена, кому я это сказала: ему или самой себе. Он бросил на меня злобный, грустно-недоуменный взгляд и спросил:

— Почему ты в депрессии? Чего тебе не хватает? Тебе плохо со мной?

Я сказала, что пошутила, но он не отставал:

— Ты жалеешь, что вышла за меня? Ты хочешь развестись?

— Нет, Борис, — сказала я, — я не хочу разводиться.

— Может быть, я слишком стар для тебя?

— А если бы и так? — ответила я. — Ты что можешь помолодеть? Может, тебе обратиться к профессору Воронову? Пересадить себе обезьяньи железы?

Я думала, он улыбнется. Я где-то слышала, что в Европе, кажется в Швейцарии, есть такой профессор, который превращает стариков в молодых. Я даже не знала, был ли этот Воронов еще жив или уже умер к тому времени. Я сказала это просто так. Чтобы услышать свой голос, а может быть, и его тоже. Борис смотрел на меня с презрением, жалостью и печалью.

— Я не могу позволить тебе усыновить ребенка, — сказал он, — но если тебе нужен молодой любовник — пожалуйста, я не против.

— Борис, не нужен мне никакой любовник, — сказала я. — Это просто дурацкая шутка. Нельзя воспринимать все так буквально!

— Что ж, так значит так, — сказал он и ушел в каморку, которую называл своим кабинетом.

Шла зима сорок четвертого года. Гитлер отступал, но страданиям евреев не было конца. Ходили слухи, что все европейские евреи обречены. На моей памяти Борис ни разу не заговаривал о Катастрофе. Шесть лет я прожила с человеком, которого не понимала и который так и остался мне чужим.

Прошло несколько недель, не помню точно сколько. Борис начал уходить до завтрака, а возвращаться только к вечеру. Это было что-то новенькое в нашей жизни. Однажды он пришел домой очень поздно. Я ждала его в гостиной — читала книгу, которую взяла в библиотеке. Я оставила ему ужин на плите, но он сказал, что уже поел в ресторане. Он сообщил, что несколько дней назад в Нью-Йорк из Англии приехал четырнадцатилетний сын его сестры. Той самой, что жила в Лондоне. По словам Бориса, сестра, испугавшись за жизнь своего единственного ребенка, решила отправить его подальше от бомбежек. Мальчика звали Дуглас. У него были выдающиеся способности в области физики и математики. Его приняли в Нью-Йорке в школу для вундеркиндов. Борис пообещал сестре, что Дуглас поживет с нами.

— Ты никогда не рассказывал мне о своей сестре, — сказала я, — я думала, вы в ссоре.

— Верно, — сказал он, — мы вечно спорили по всем вопросам. Я был еще совсем маленьким, когда она вышла замуж за этого никчемного кретина. Но их сын, слава Богу, пошел в Козловых. Теперь тебе не придется больше грустить в одиночестве. Да, кстати, — добавил он, — я снял офис. Мой бизнес расширяется. Я тону в бумагах. Я начал работать с акциями беженцев из Германии. Большинству из них слишком тяжело добираться до Бруклина. Мой офис на Манхеттене.