Исаак Башевис-Зингер - Каббалист с Восточного Бродвея

Потом тот же самый родственник порекомендовал ему купить старое облупленное здание на Третьей авеню в Нью-Йорке. Вскоре эта земля понадобилась какой-то строительной компании, и Бендит Пупко вновь получил кругленькую сумму.

Никто из писателей, завсегдатаев кафетерия, где все мы часто встречались, так никогда и не узнал имени таинственного советчика. Но то, что Бендит богатеет день ото дня, сомнений не вызывало. Он сам говорил, что еще чуть-чуть — и его можно будет поздравить с первым миллионом. Несмотря на это, он продолжал расхаживать все в том же поношенном костюме. Он сидел с нами за столом, курил сигареты, кашлял, ел рисовый пудинг и хныкал:

— К чему мне эти деньги? Ни к чему.

— Отдайте их мне, — предложил ему Пелта Маннес, баснописец.

— А вам-то они зачем? Хорошо, давайте я куплю вам бисквитное печенье и кофе.

Бендит Пупко был, что называется, писатель-самородок. Он так и не выучился правильно строить фразу, не имел ни малейшего представления об орфографии, но что-то в нем было. Я часто заглядывал в его публикации. Композиционно они были совершенно беспомощны, и тем не менее на каждой странице я находил строчки, которые меня трогали.

Бендит описывал каких-то странных, полубезумных скряг, какие-то тяжбы, длившиеся так долго, что никто уже не помнил, когда и из-за чего они начались, и запутанные любовные отношения, из польских местечек перекочевавшие в многоквартирные дома Ист-Сайда в Нью-Йорке, а затем — в отели для стариков в Майами-Бич. Его абзацы занимали целые страницы. Он вклинивался с комментариями в диалоги собственных персонажей.

В Америке Пупко впервые услышал о Фрейде и с тех пор, объясняя поступки своих героев, все время прибегал к фрейдизму. Ему отчаянно требовался редактор, но Бендит даже знаки препинания не позволял никому исправлять.

Однажды, когда я возглавлял небольшой литературный журнал, он принес мне рассказ, начинавшийся так: «День был пасмурным, а небо — лояльным». Когда я спросил, что он имеет в виду под словом «лояльный», он с негодованием вперил в меня свой зрячий глаз и воскликнул: «Не морочьте мне голову всей этой книжной ерундой. Либо публикуйте, либо катитесь к черту».

Он схватил рукопись и захромал прочь.

Хотя Бендит прожил в Америке сорок лет, он знал по-английски два с половиной слова. Он ничего не читал, кроме идишских газет. Вместо «психология» он говорил «пискология». Один писатель в шутку предложил составить словарь ошибок Пупко. Но порой Бендит рассуждал, как настоящий мудрец. Я знал, что он живет где-то в Браунсвилле и что у него нет детей.

Кто-то рассказал мне, что у жены Бендита Пупко густая борода — когда-то она была черной, теперь поседела. Бендит никогда и нигде не появлялся с женой. Никто не знал, почему она не бреется.

Я уже давно отказался от тщетных попыток что-либо объяснить. Один комик из идишского театра, известный своими солеными остротами, вдруг обратился к Богу, отрастил пейсы и поселился в Иерусалиме, в Меа Шаарим, где живут самые ревностные иудеи. А правоверный раввин, наоборот, развелся с женой, бросил свою синагогу и стал коммунистом. Две преподавательницы иврита оставили своих мужей и начали жить друг с другом в лесбийском браке. Наверное, и богатство Пупко перестало бы нас волновать, если бы он сам постоянно не напоминал об этом. Каждый день он рассказывал о своих последних финансовых достижениях. Он начал давать советы, как инвестировать сбережения.

Как-то он похвастался, что критик Габриэль Вейц пишет о нем книгу. Мы были поражены. Дело в том, что Вейц ругал писания Пупко при каждом удобном случае. Как он только его не обзывал — и невеждой, и доморощенным философом, и подтасовщиком фактов.

— Как это может быть? — спросили мы.

Бендит Пупко моргнул своим слепым глазом и хитро улыбнулся.

— Надо смазать колеса, и телега поедет. — Потом он процитировал Талмуд: — Деньги могут сделать чистым и незаконнорожденного. — Пупко рассказал нам все без утайки: — Все эти литературные шишки недорого стоят. Я поговорил с Габриэлем Вейцем по-деловому: «Сколько ты хочешь, приятель?» И критик назвал цену — пять тысяч долларов.

Мы были шокированы. У Габриэля Вейца была репутация серьезного писателя. Мы решили, что Бендит Пупко блефует, но вскоре вышел журнал с эссе Габриэля Вейца о Бендите Пупко, анонсированным как фрагмент большой работы. Габриэль Вейц называл Пупко признанным классиком и гением. Он не жалел красноречия, рассуждая о выдающейся роли Пупко в развитии идишской литературы. Бендит Пупко не солгал — он в самом деле купил Габриэля Вейца за пять тысяч долларов.

Я спросил Пупко:

— Какой смысл оплачивать такие вещи? Чего стоит подобная слава?

Пупко ответил так:

— Без денег ничего не делается. Если у вас есть жена, нужно ее содержать, иначе она с вами разведется. Если у вас есть любовница, приходится водить ее в ресторан, оплачивать гостиницу и заваливать ее подарками. Ваши собственные дети от вас отвернутся, если вы перестанете их обеспечивать. За все нужно платить. Почему же слава должна быть исключением? — Потом он добавил: — Вы тоже однажды напишете обо мне что-нибудь хвалебное.

Эти слова возмутили меня до глубины души, и я сказал:

— Я с уважением отношусь к вашей литературной деятельности, но ни за какие деньги не буду о вас писать.

Он рассмеялся и тут же посерьезнел.

— Даже за десять тысяч долларов?

— Даже за десять миллионов.

Кто-то из сидящих за столом сказал:

— Бендит, ты сам себе все портишь. Рано или поздно он и так бы о тебе написал.

— Возможно, — сказал я, — но теперь это исключено.

Бендит Пупко кивнул.

— Однако, если бы вы знали, что благоприятный отзыв обо мне обеспечит вас на всю оставшуюся жизнь и вместо того, чтобы кропать бесконечные статьи, можно будет припеваючи жить где-нибудь в Калифорнии, вы, наверное, не торопились бы с ответом. Да и вообще, разве это такой уж грех — сказать, что у Бендита Пупко есть талант?

— Это не грех, и у вас действительно есть талант, но так как вы начали подкупать критиков, я не напишу о вас ни строчки.

— А если бы к вашему виску приставили пистолет, вы бы согласились?

— Пожалуй, — отозвался я в нашей застольно-шутливой манере. — Умирать из-за этого уж совсем глупо.

— Ладно. Ешьте свой пудинг. Между прочим, я пока еще не предлагаю вам десять тысяч. Вы обойдетесь мне гораздо дешевле.

И он расхохотался, показав свои зубы, кривые и черные, как ржавые гвозди.

Прошло около года. Однажды я зашел в кафетерий и сел за наш стол. Мы принялись обсуждать поэму нашего коллеги, недавно опубликованную в журнале. Один из нас сказал, что она гениальна, другой — что в ней нет ничего, кроме пустых фраз. Мы спорили до тех пор, пока баснописец вдруг не сказал: