Михаил Белозеров - Река на север

Спускаясь, они чувствовали отчуждение, избегая смотреть друг на друга. Обоим было стыдно, словно они подглядели неприличную сценку.

— Не бесчеловечней, чем все остальные, — напомнил он ей и самому себе.

— У меня на него изжога, — вдруг в отчаянии заявила она, — когда тебя обманывают, раз, другой, ты становишься пуганой вороной, ты не знаешь, что тебе делать... — Она чуть не побежала поперек тротуара.

— Ту-ту-ту... — Он осторожно придержал ее, боясь распознать в ней то, что он видел во всех других женщинах — чуть-чуть истеричности, чуть-чуть отсутствия характера.

У нее были совершенно больные глаза, словно голубоватый лед подернулся весенней влагой.

Она сорвалась, оборотившись в пространство над кронами деревьев, крыш города и беспечного леса:

— Что тебе делить с другими мужчинами...

— Ничего не делить, — посоветовал он.

— Да! — подтвердила она, горько пытаясь оправдаться и откидывая волосы со лба. — Мне обидно!

— "А мне?" — чуть не спросил он, терпеливо рассматривая ее из-под насупленных бровей.

— Пока я тебе верю, — заявила она ему.

— Спасибо... — оторопело удивился он.

Она покусывала губки, соображая, что дала маху.

В этот момент ей было все равно, что он подумает. Это напоминало минутную слепоту. Прежде он влюблялся в такие моменты, нанизывал их на память, чтобы использовать в работе, потому что они многое говорили о человеке, потом — устыдился, устал, приелось, как размеренность жизни.

— Прекрасно! — иронично воскликнул он. Он смеялся над самим собой, — кто из женщин беззаветнее будет предан тебе даже в мыслях — однажды он пытался это сделать с одной из них, в глубокой юности, но даже в Гане чувство самосохранения было развито сверх меры, и с тех пор он оправдывал ее тем, что ей просто не хватило времени, чтобы разобраться в самой себе.

— Завидую тебе... — сказала Изюминка-Ю, делая понижение в последних нотках, словно жалуясь на стечение обстоятельств. — Чертовски завидую, ты все знаешь, все просчитываешь... — Она отвернулась, закусив губу.

"Не все, — подумал он, — далеко не все". Он не мог ее понять: то она нежна, как котенок, то глядела словно с Марса.

— Все дело в том... — Поймал себя на том, что все равно не сможет ей помочь. Чуть не заявил: "Почему бы нам открыто не обсудить эту проблему, перешагнуть через барьер недоверия?" Он не хотел, чтобы в ней оставалось что-то от ждущей женщины. Он хотел дать ей силу.

— Завидую, потому что...

Он заставил ее замолчать, положив руку на плечо. Что-то в ней беззащитно дрогнуло, она едва не разжалобилась окончательно. Тогда бы это было концом всему. Просто вздохнула, словно эти вздохи и выдохи были последним рубежом обороны. Потом раздула свои прекрасные ноздри и отвернулась в знак раздражения.

Он знал, что такие вздохи дарятся кому-то вослед, вослед уходящей любви. Просто она была искренна. Он не стал уточнять, он просто удивился. Удивился и тому, что всегда оказывается вторым. Противно, когда тебя все время с кем-то путают в своих чувствах — пусть даже с сыном, хорошо хоть не по именам. Он подумал, что она быстро поменяла хобби — стала увлекаться взрослыми мужчинами. Он сдержал в себе раздражение. Он знал, что это пройдет. В былые времена он просто не среагировал бы. Но теперь? Теперь он не желает совершать ошибок. Время — оно делает тебя рабом момента, и ты потом всю жизнь только и занят воспоминаниями, и чем их больше, тем тебе труднее, и однажды ты перестаешь улыбаться — всем улыбаться и думаешь, что так и должно быть. Но ведь никто не виноват — ни ты сам, ни она. Кто знает, как должно быть. Он устал всех понимать, и себя тоже.

— Ах, как я его понимаю! — воскликнула она еще раз, полная отчаяния.

Он отвернулся, чтобы не видеть ее слабости и не выдать своей.

На них наезжал разносчик, толкая перед собой тележку. Они отступили в сторону. "А вот кому мороженое-е-е!" — прокричал человек на одном дыхании.

Ему расхотелось ее упрекать — для этого он слишком устал и слишком много думал все эти годы — построил каркас, который пока еще сдерживал натиск.

Они застыли на улице: он почти в ярости, она в своей недоуменной ревности. Толпа, которая плавилась от жары. Небо, которое опрокинулось на город.

Вдруг он схватил ее за руку и поволок:

— Быстрей, быстрей!

Опасность исходила с другой стороны сквера, откуда, размахивая тростью, чтобы привлечь его внимание, двигался Губарь. Он сразу вырвал его взглядом по сияющему лицу, спешащей походке и трости, которую он вертел пропеллером. Его голова, квадратная от идиотской прически "а-ля кирпич", возвышалась над толпой.

— Быстрее, быстрее. — Он затянул ее под арку, затолкал в очередь, взял подтаявшее мороженое и затих, разглядывая витрину и следя за событиями позади себя.

Губарь, полагаясь на чутье, искал совершенно интуитивно, перейдя газон, безошибочно выбирая азимут, ткнулся в толпу и схватил за локоть.

— Поехали купаться!..

Это было похоже на арест, и он подчинился. Губарь — единственный, кто в этот момент вызывал в нем дружескую симпатию. Сашка — как много лет прошло — не менялся, словно они снова вместе шагнули в первый класс. Только тогда у него был короткий белесый чуб и белесые брови.

"Мой муж..." Словно излечилась от своей слабости.

Нашли общий язык — быстро и обоюдно, сразу как только заехали к ней за купальными принадлежностями. Забыли о его существовании или сделали вид? Она с радостью ухватилась за новую ситуацию, чтобы забыть обиды и горечи. Он надеялся. Губарь даже набрался наглости сопроводить ее наверх. Отрешенно в углу машины предался самокопанию, надулся как мышь на крупу, замечая порой в зеркале ее веселый взгляд. Беззащитность женщин всегда зависит от них самих — в пятидесяти из ста. Губарь безудержно весело вел машину, словно раздавал команды направо и налево у себя на телевидении. С ним было опасно ездить — если в салон залетала муха, он бросал руль и начинал ловить ее.

Они предпочли эту тему еще и после заправки, когда Губарь вышел, отдал ключ парню в мокрой от пота майке и забежал в лавку за напитками.

На мачтах в полуденной жаре лениво колыхались синие флаги с надписью "ГолиафЪ".

Она повернулась к нему серьезная, словно за секунду до этого не хохотала, задирая острый подбородок в раскаленную крышу машины:

— Я все думаю: правильно ли мы поступаем?

— В чем? — удивился он.

Он заставил себя поднять на нее глаза. Он чувствовал, что его щеки, как картонная коробка, — не дают быть прежним. Ему показалось, что она обвиняет его в отступничестве. Ему снова предлагалось взвалить на себя груз проблем, о которых он почти забыл из-за своего друга.

— Там ли ищем? — спросила она, странно переменив лицо.