Михаил Белозеров - Река на север

— Одно занятие бесполезнее другого, — отреагировал Иванов. — Налицо признаки душевной болезни...

— Он в чем-то похож на Диму... — У нее был взгляд, как у кормящей собаки. При нем она еще ни разу не каялась, или он забыл и не мог вспомнить. Но то, что она привыкла к молодым мужчинам и не умела защищаться, показалось ему нечестным, ему почему-то захотелось, чтобы она походила на него самого.

— Это проходит... — напомнил он.

Он хотел добавить, что это проходит, как молодость, но промолчал. Он бы ей сказал, что только опыт дает стабильность душевного состояния, но лишает трепета чувств.

— Приходится верить... — шепотом пожаловалась она неизвестно кому. — Я в растерянности...

— Пожалуйста, — великодушно согласился он. — Кто тебя заставляет? Может быть, ему поверишь?

Он хотел, чтобы она рассталась с последними иллюзиями. Он только забыл, что это не проходит бесследно.

С минуту Савванарола яростно косился на него, как на язычника, и в его взгляде он прочел приговор, а потом:

— Вот мой брат, смотрите! — Савванарола с жаром схватил Иванова за руку и обвел воображаемую толпу горящим взором. — Я его прощаю!

Может быть, он один слышал овации толпы, а может быть, это было его эмоциональным взлетом. Для восторженных — как пламя для спички. Долго же он к нему готовился — как опытный актер, подбирал слова, мимику и голос.

— Накануне я как раз причастился, — сообщил Иванов, освобождая руку.

— Надейся на Него, ничего не боясь! — обращаясь неизвестно к кому, произнес Савванарола.

— Ну хватит, — сказал Иванов. — Мы пришли не за этим.

Изюминка-Ю вдруг всхлипнула за спиной, а потом ткнулась в плечо, которое использовала иногда, чтобы вернуть душевное равновесие. Женщины склонны к слезам. Впрочем, Иванов знал: иногда стараешься помочь человеку в том, в чем он совершенно не нуждается.

— ...и потому, — Савванарола сложил руки перед собой и снова стал кланяться, не в силах оторвать взгляда и заглядывая Иванову за плечо. Лицо у него приняло странное выражение жестокости, — и потому я хочу узнать, почему ты ему подчиняешься?

— Не стоит, — сказал Иванов, — а то я тебя разочарую.

Он напомнил бы ему их былые разговоры и столкновения, которые не приводили ни к чему, кроме грубостей.

— И все-таки? — Савванарола ничего не боялся, словно отчасти и она была виновата в этом.

— Правда, почему? — Она взглянула на него так искренно, что он скосил глаза. Лицо у нее еще хранило остатки минутного гнева: "Зачем ты меня сюда притащил?"

Савванарола торжествовал — заронил-таки в Изюминку-Ю семена сомнений. Это было его ремеслом — подчинять себе и увечить наивные души. "Черта-с два..." — подумал Иванов.

— Не знаю, — ответил Иванов ей. Он вдруг устал спорить. — Спроси у него. Но я думаю, мне кажется, что я не всегда был прав.

— Наконец-то, — произнесла она, — наконец-то я это услышала. Мне трудно с тобой, я не могу понять твоих глаз, но я не думаю, что из-за них боюсь остаться одна.

— Давай уйдем отсюда, — попросил он, — да?

— Давай... — согласилась она и вложила в его ладонь свою, готовая следовать дальше, как послушная девочка.

Когда почти твой ровесник обращается к тебе на "вы", таким образом он наивно пытается дистанцироваться от твоего возраста и твоих морщин, и только через несколько лет он начинает понимать что к чему, потому что кто-то поступает с ним точно так же, и тогда он пытается изобрести велосипед под названием братство с окружающим миром, но ему вряд ли это удается, потому что гармония в тебе и еще в ком-то — редкая вещь, настолько редкая, что на нее тратится полжизни, и не всем это удается.

Савванарола сконфузился, превратился в радеющего отступника, словно ее жест лишил его всякой надежды. Скользнул мимо, как бестелесная тень, как призрак. Заставил оглянуться. Прежде чем они поняли, что произошло, он уже пал посреди комнаты на колени перед орнаментированным синькой черепом. Уподобившись Аристотелю, водрузившего, по версии Рембрандта ван Рейна, руку на мраморного Сократа, так же любовно приложился ко лбу меж пустыми глазницами и голубоватыми пиками архаичной гистограммы. Для этого ему пришлось ползком залезть под стеклянную крышку чайного столика.

— Обожаю! — воскликнул он. — Ничто так не успокаивает, как вечность!

Он глядел на них оттуда, как из норы, сквозь разводы и волнистость столешницы, представляясь вопрошающим сатиром: "Почему?"

— Потому что я его жена, — вдруг сказала Изюминка-Ю.

— Так быстро? — добродушно удивился Савванарола и вылез из-под стола. Череп, который он держал в руках, на минуту потерял для него всякую ценность, но потом: — Хм, не верю!

— У меня есть хороший аргумент, — неожиданно для самого себя произнес Иванов. — И ты потом будешь считать, что сам себя наказал.

— Да, я знаю... — быстро согласился Савванарола и еще сильнее вцепился в свой фетиш.

— И я сделаю так, что ты испугаешься, — твердо сказал Иванов. — Потом можешь винить только себя.

— Да, я знаю, — еще раз произнес Савванарола. На этот раз он окончательно потупился. — Во мне еще не хватает веры... я еще боюсь...

— Ну и хрен с тобой, — сказал Иванов. — Мозги у тебя не работают...

— Я знаю, на что ты способен, — твердо заявил Савванарола.

— Держись от нее подальше, — предупредил Иванов.

Изюминка-Ю в отчаянии поморщилась: все, на что способны мужчины, теперь лежало за пределами понимания. Сколько ни старайся, а всегда найдется что-то новенькое, постыдное в своей оригинальности. Женщины вряд ли способны на подобное. Даже трудно представить. Она вдруг заулыбалась, мимолетно краем блестящего глаза обращаясь к Иванову. Он пожал плечами — достаточно осторожно, чтобы не задеть самолюбия Савванаролы.

— Люблю! Люблю последней любовью! — Савванарола приложился губами к черепу. Об Изюминке-Ю он словно забыл.

— Ну вот видишь, как просто, — согласился Иванов и спросил у нее: — Ты это серьезно?

— Можешь забыть... — пококетничала она, глаза ее искрились.

Он вопросительно вскинул брови.

— Мои слова... — сказала она ему тихо, — я не навязываюсь, ты же знаешь...

— Ты каждый раз другая. — Он вдруг подумал, что она тоньше в талии, чем хочет казаться.

— Ну и чудненько, — согласилась она, глядя на него в упор.

— Только не делай мне скидки, а то я не переживу... — заметил он.

— Я постараюсь... — заверила она его.

Она умела это делать — быть чужой, и он знал это. Умела держать нейтралитет. Но на этот раз она была такой, какой он ее не знал. На мгновение ее взгляд еще раз дрогнул, и он понял, что не ошибся. Ему стало весело.

— Мы уходим, — объявил Иванов.

— Ради бога!.. — воскликнул Савванарола.

Он снова стал тем, кем Иванов привык видеть его у сына, — многозначительным и ироничным.